Путь меча - Олди Генри Лайон

— Джамуха ведь тоже не сам явился — тебя прислал, Джангар… Я пойду с тобой, я, слуга Ур-калахая Безликого, я встану перед Джамухой, как посланец Асмохат-та, и мы определим время и место. А чья смерть наступит тогда — это еще у Безликого за пазухой…

— Хорошо, — равнодушно согласился Джангар. — Иди ты, шаман-отступник…

Шаман кивнул и отошел на десять выпадов, остановившись у статуи Мо.

Чэн-Я подумал и двинулся к нему.

— Тебе нельзя туда ходить, — одними губами выдохнул шаман. — Ты не вернешься. А по степи пойдет гулять легенда, как демон-лжец не устоял перед взглядом гурхана…

— А ты? — спросил Чэн-Я.

— А я попробую задеть гордость Джамухи в присутствии его телохранителей. Тургауды — отчаянные бойцы, они не побоятся напасть и на священное место — но если их вождь преступит закон воинской доблести…

Я-Чэн не мог объяснить шаману, что Джамуха-батинит и Тусклая Чинкуэда, Змея Шэн, по-своему понимают законы воинской доблести, и святость места уж наверняка не остановит их; и еще Я-Чэн понимал, что не могу, не должен идти сам на северные холмы, и не имею права останавливать Куш-тэнгри.

Я-Чэн только вспомнил слова Неправильного Шамана, когда мы прозревали неизменную гибель Джамухи.

«Наверное, я умру до того…»

— Меня зовут Чэн, — сказал Чэн, глядя в черные глаза Неправильного Шамана. — Чэн Анкор.

— Спасибо, — невпопад ответил Куш-тэнгри.

И крикнул послу, тряхнув серебряной гривой:

— Эй, Джангар!.. Пошли, что ли?!

Джангар шагнул было вперед, но Асахиро придержал его за плечо.

— Ты помнишь меня, тысячник Джангар? — спросил Асахиро.

— Да, — кивнул Джангар, стряхивая его руку (что оказалось не так-то просто). — Я помню тебя, бывший раб, пасынок хурулов.

— Это хорошо, что ты помнишь меня… И запомни, что я скажу тебе сейчас: если с шаманом что-нибудь случится… я убью тебя, даже если для этого мне придется пройти насквозь через твой тумен.

Джангар радостно оскалился.

— Тебе не придется трудиться, бывший раб. В бою я обычно нахожусь впереди своей тысячи.

Сверху на них взирал Желтый Мо.

Полагаю, он был доволен.

11

Весь оставшийся день я не находил себе места.

Вот оно, пришло, наступило, постучалось в дверь, звякнуло о клинок — и все-таки, в глубине души, я надеялся, надеялся слепо, глупо, наивно, прячась в ножны от неизбежного, надеялся, что все как-то обойдется само собой, и боялся признаться в этом самому себе.

Не обошлось.

И учить некого — ушел Куш-тэнгри, и скучает заново осиротевшая Чыда, а я поминутно гляжу на северные холмы, постепенно тонущие в вечерней мгле.

Ждем.

И я остужаю рукоять о руку аль-Мутанабби.

В подготовке нашего лагеря к обороне мы не участвовали. И правильно делали — Но-дачи и Асахиро мигом взяли власть в свои руки (смешно — Но-дачи — и «в свои руки»…), и весьма скоро каждый нашел свое место и знал, что ему делать в случае…

Что делать?

Ах, выбор небогат… У деревни Сунь-Цзя два десятка с небольшим Придатков и чуть большее количество Блистающих остановили двенадцать дюжин детей Ориджа, и то все наши люди оказались раненными, а пятеро батинитов навсегда окунулись в Сокровенную Тайну. Сейчас же нас, кабирцев, на четверть меньше, чем тогда, с нами две-три дюжины шулмусов (хорошо, пожалуй, что Кулай с частью своих пропал — глядишь, выживут…); ориджитские и маалейские дети, женщины и старики не в счет; — а против нас на северных холмах воет отборная стая Джамухи, тысяча воинов-людей, и вдвое-втрое Диких Лезвий.

Кто мы? Дрова для Масудова пожара?

Просто праздник истины Батин…

Прорицание будущего, провиденье шаманское — глупости все это!.. Ведь не дойти Мне-Чэну до Джамухи, не дотянуться… сметут, растопчут…

Странное чувство возникло у меня. Чем больше я убеждал сам себя в неизбежности гибели, в бессмысленности всех наших действий, чем больше я понимал нелепость своего появления в Шулме в облике Пресветлого Меча — тем сильнее накатывалась откуда-то из глубины души, из того горна, что внутри нас, отчаянная радость единственного выпада, когда отступать некуда, и раздумывать некогда, и жить незачем, кроме как для этого выпада, а потом — гори оно все в Нюринге, это «потом»! — и гордость Масуда, и мудрость Мунира, и смысл бытия, и сафьян новых ножен, и ремесло, и искусство, и волчий вой на холмах!..

Я говорил себе о надвигающемся конце — и видел внутренним взглядом, как стальная чешуйчатая рука, сжатая в кулак над этим миром, медленно начинает раскрываться, подобно цветку на заре, и движутся неживые пальцы, которым не положено двигаться, которым не дано двигаться — но приходит день, когда мы все безнадежно глупеем, шуты мироздания, и в этот день нам все положено и все дано!..