Пентакль - Дяченко Марина и Сергей

Временами соседка была готова предать идеал, согласившись на ряд недостатков и без галстука. Но умело скрывала предательскую слабость.

«Пойду дворами, так ближе к метро. Перейдя в состояние самадхи, освоенное в капище волхва Кудреяра, последнего хранителя знаний древних ариев, он ринулся в зазор между мирами. Время остановилось, открыв блистающую изнанку…»

В этой подворотне всегда была лужа. Даже в засуху. Обойдя заразу по краю, Сэнсей взбежал по склону к гаражам и помойке, клубу местных бомжей. С утра здесь царила тишина, завсегдатаи мирно почивали в уютных подвалах. Над центральным баком ветер трепал замызганный лист картона, исписанный от руки:

«Уважаемые жильцы и гости мусорных контейнеров! КУПЛЮ старые очки за разумные деньги. Искренне Ваш, дворник».

Радуясь культуре общения и развитию частного предпринимательства, Сэнсей миновал два абрикосовых дерева, детскую площадку с песочницей и свернул к арке, выводящей к метро.

Арки на месте не оказалось.

Тупик.

Словно рана в теле дома затянулась, срослась кривым рубцом. Без скальпеля не вскрыть. С минуту Сэнсей тупо смотрел на стену, преградившую ему путь. Зачем-то ткнул пальцем в корявый бетон, надеясь, что галлюцинация рассосется.

И побрел обратно, недоумевая.

Песочница, абрикосы, мусорка, где скупают очки, склон, лужа…

Ладно, невелик крюк. Обойдем квартал с улицы.

2

Джульетта терпеть не могла вставать рано.

Жизнь в искусстве, как сказал некий Алексеев, прославленный под совсем другой фамилией, подразумевала «совиный» режим. Но с недавних пор Джульетту мучила бессонница, липкая и тягучая, как растаявшая ириска «Золотой ключик». Едва забывшись к пяти утра, она вскакивала в пол – восьмого, таращила слипающиеся глаза в сумрак и думала о разном. Мысли перескакивали с одного на другое, сбоили, застревали между ржавыми шестеренками, обещая головную боль и убитый день.

Афоризм: из убитых дней складываются вырванные годы.

«Валяй, красавица, проснись! Открой сомкнуты негой взоры…»

Кое-как умывшись, Джульетта приободрилась. Увы, брошенный в зеркало взгляд разом смел всю бодрость, как веник единым взмахом сметает мусор в совок. Согласившись, что рубенсовские красавицы и гоголевские Солохи нынче, увы, не в моде, она послала внутренний голос к арапам и отправилась на кухню. Где утешила себя двумя десятками пельменей «Сударушка» с майонезом. Пропадать, так с музыкой. Хорошо, что дочка на лето перебралась к бабушке на дачу. Иначе не миновать упреков. Молодежь жестока, в особенности к близким родственникам.

Кофе придал действительности стеклянную хрупкость.

Машинально принявшись убирать на кухне, она размышляла о грязной посуде. Ничего нельзя оставлять на завтра. Ничего. Посуду – в особенности. Иначе засохшие остатки пищи и горка тарелок в раковине способны убить последние ростки добра в вашей душе. Отскребая терочкой вчерашнее оливье, сама не заметишь, как станешь Джекой Потрошительницей. Возьмешь в левую руку терочку, в правую – столовый ножик, пойдешь ночью искать по белу свету, где оскорбленному есть чувству уголок…

Дурацкие мысли. Это от недосыпа.

Начать принимать снотворное она боялась.

Решив выпить еще чашечку «chibo», Джульетта с детской обидой выяснила: кофе в доме закончился. И растворимый, и молотый. Как назло, призрак дымка над ароматным густо-коричневым бальзамом щекотал ноздри. Браня себя за излишнюю впечатлительность, она навела первичный марафет, быстренько оделась, сунула портмоне в карман летнего кардигана и вышла на улицу.

– Доброе утро, Лев Макарович!

– Здоровеньки булы…

Лев Макарович, всенародно избранный комендант двора по прозвищу Царь Зверей, без особой приязни кивнул «гулящей цяце». Он вообще не мог понять, отчего тунеядцев, каковыми он считал всех, кроме шоферов, военных и работников жилищно-коммунального хозяйства, в последние годы не привлекают по статье. Будь его воля…

Позавчера, вспомнила Джульетта, Царь Зверей сцепился с бродячим проповедником из секты-новодела «Евреи за Иисуса». Проповедник был пойман на месте преступления – он как раз вешал свои листовки на дверях подъезда – и убит наповал беспощадным аргументом.

– Хлопец! – рыкнул Лев, ознакомившись с содержанием прокламации. – Я всю войну за баранкой проездил, а ты мне, старому партийцу, будешь говорить, что наш Христос – еврей? А ну кыш отсюда!

И бежал еретик, посрамленный…