Глубины земли - Сандему Маргит

«Селестина боится, — удивленно подумала Анна-Мария. — Боится, что я отберу у нее отца. Но ведь я не… Или же я?»

Был подан чай и вкуснейшие маленькие пирожные, и Анна-Мария сидела с ними, а они говорили друг с другом так, как будто ее здесь и не было. Они обращались к Адриану, постоянно вспоминая, какая чудесная жена у него была, и «а ты помнишь, как тогда?», и они относились к ней, Анне-Марии, как к человеку менее знатного происхождения, хотя и были довольно доброжелательны. Она обратила внимание, что время от времени женщины обменивались взглядами, значения которых она не понимала. Похоже, Адриану нравилось быть главой семьи, которому все доверяли и которым все восхищались.

Правда, его мать один раз снизошла и поинтересовалась ее родственниками и прочим, и здоровьем бабушки Ингелы, и как Анна-Мария представляет себе свое будущее. Неужели она думает всю жизнь зарабатывать на пропитание учительским трудом?

Анна-Мария не могла отделаться от мысли, что эти участливые вопросы задавались не без задней мысли.

Когда допрос был окончен, они вновь стали говорить поверх ее головы, как будто ее здесь не было.

И по правде говоря, она обрадовалась, когда визит подошел к концу. Селестина ушла спать, и это было замечательно. Девочка пару раз довольно сильно пнула ее ногой под столом и показала язык. Если бы на месте Анны-Марии была Винга или какая-нибудь другая более непосредственная женщина из рода Людей Льда, она тут же показала бы язык противному ребенку в ответ.

Но Анне-Марии Ульсдаттер подобное и в голову прийти не могло.

Когда она собралась уходить, все дамы внезапно стали так ужасно доброжелательны и внимательны к тому, что она существует, и сердечно приглашали ее заходить еще. «Ведь она может оказать такое хорошее влияние на бедную маленькую сиротку Селестину…»

Хорошее влияние? Она? Девочка ее явно не переносит, что же они имеют в виду?

Адриан пошел ее проводить. Ветер трепал их одежду.

— Да, вот и настоящая осень, — прокричал он ей.

— Что? — крикнула она в ответ.

Ему пришлось повторить свое глубокомысленное замечание.

Но вот они дошли до домов, и под их прикрытием можно было говорить спокойнее.

— Мне казалось, ты овдовел недавно, — удивленно сказала Анна-Мария.

— Да. Года не прошло.

— Но… Я поняла так, что твоя жена умерла при родах. А ведь Селестине пять лет!

— Селестина — наш первый ребенок. Моя дорогая Фанни носила нашу вторую дочку, когда случилось несчастье. И мать, и ребенок погибли.

— О, мне очень жаль!

— Да, такую жену, как Фанни, забыть нелегко.

Анна-Мария, которая в этот вечер слышала имя Фанни по меньшей мере раз пятьдесят, задумчиво кивнула.

— Должно быть, она была просто замечательная.

— Да, это правда.

— Так ужасно, что маленькая Селестина лишилась ее!

— Да, конечно. Она боготворит все портреты матери, которые у нас есть. Фанни была из очень хорошей семьи…

«И богатой», — подумала Анна-Мария. Ведь здесь, в Иттерхедене, Адриан унаследовал шахту тестя. Они остановились перед домом Клары. Адриан понизил голос.

— Анна-Мария, я… Она ждала.

— Я… был очень одинок последний год. Трудно быть отцом-одиночкой. Ребенку нужна мать.

Это была безусловная банальность, очевидная истина. Но что он хотел сказать? Она смотрела в его красивое лицо, дул ветер, уже наступили сумерки, и она видела лишь его смутные очертания, но он ей ужасно нравился.

— Год моего траура еще не закончился. Но я все равно хотел бы спросить тебя, Анна-Мария… Могла бы ты… в будущем, не очень отдаленном будущем, разделить свою жизнь со мной?

Она так удивленно вздохнула, как будто кто-то вдруг сильно сдавил ее легкие.

— Но мой дорогой… Мы… мы почти совсем друг друга незнаем!

Он быстро произнес:

— Я совсем не хочу тебя торопить, и не воспринимай это как настоящее сватовство — пока. Но я просто хотел узнать, свободно ли твое сердце, могу ли я вообще надеяться — когда траур мой закончится?

Она была в полной растерянности. Если бы он задал ей этот вопрос еще несколько часов назад, у нее бы голова закружилась от блаженства. Но она увидела Селестину — которой она не понравилась. Достаточно ли в ней мужества и сил, чтобы взять на себя заботы о чужом, да к тому же и крайне враждебно настроенном ребенке?