Бусый Волк - Тедеев Дмитрий

А Бусому, незаметно вновь задремавшему, снилось, как по ночному лесу, легко находя себе дорогу между могучими стволами, стремительно скользит косматая тень.

Тень эту отбрасывает при луне огромный медведь. Бежит он без видимой спешки, размашисто и свободно, длинными стелющимися скачками. Под роскошной шубой размеренно вздуваются и опадают железные мускулы. Мощно отталкивая от себя землю, зверь плывёт над нею по воздуху, бесшумно касаясь лесной подстилки широченными когтистыми лапами. Бежит медведь издалека, и впереди путь ему предстоит скорее всего неблизкий, но это не останавливает великана, ему зачем-то нужно бежать, и он бежит, не обращая внимания на усталость.

На спине у медведя, уткнувшись лицом в тёплый пушистый мех, лежит человек. Он не открывает глаз, его неприкаянная душа плавает в мглистом сумежье[34] жизни и смерти. И ещё б ей не плавать! Обнажённое до пояса тело горестно изувечено, диво, что в нём ещё бьётся сердце, ещё держатся последние крохи тепла. Человек не чувствует боли. Раскинувшись на медвежьей спине, он витает в блаженном забытьи, ему чудится, что он младенец в пелёнках, что мама держит его на руках и баюкает, бережно укачивая, напевая знакомую колыбельную… Впрочем, бодрствующей толикой сознания он всё-таки понимает, что это лишь чудится. А жаль.

Ему так хочется к маме, умершей много лет назад, он уже было направился к ней, но Предок Медведь зачем-то остановил его. И уговорил повременить. Ослушаться Прародителя было нельзя, и человек задержался в этом мире. Пообещал ждать, сколько хватит сил…

Сил совсем немного. Это не огорчает его. «Мама…»

Медведь торопится. Он несёт человека куда-то очень далеко, и ему нужно успеть завершить свой путь до того, как у правнука иссякнут последние силы. Если он не успеет, правнук умрёт. Умрёт, так и не свершив своё предназначение. Медведю нужно успеть, и он без устали спешит через ночной лес. Как тяжело ему ни было бы…

В это самое время чернокожий Ульгеш сидел в неполном десятке вёрст от Бусого, в общинном доме Зайцев, в отгороженном уголке, что несколько месяцев прослужил жилищем им с наставником Аканумой. Сидел при светце – так называлось устройство для лучины, коим здесь пользовались вместо добрых масляных ламп – а кругом, занимая всё ложе почившего старца и половину его собственного, лежали книги. Книги деяний императоров Мавуно, древних и не очень, вроде Кешо, «Описания стран и земель» Салегрина Достопочтенного, почитаемые многими как непревзойдённые, а с ними рядом – «Дополнения» и «Удивительные странствия» Эвриха из Феда, столь же многими ценимые даже больше классических «Описаний». Другие тома несли изображения знаков звёздного неба, их страницы пестрели пометками, сделанными рукой Аканумы.

Дедушкины пальцы всегда были в чернилах. Потом их обагрила кровь. И уже никогда больше они привычным движением не поднимут перо. Не раздастся ворчливый голос, бранящий ленивого внука за то, что перо опять плохо очинено и брызгает, марая листы.

Тихо шипели угольки, падая в длинное корытце с водой. Ульгеш всхлипывал, размазывал по щекам слёзы и понимал, что его немужественные всхлипы сквозь меховой коврик, отгородивший угол, отлично слышат венны. Он пытался справиться с собой, но не мог.

Хорошо же знал его дедушка… Он предвидел, что Ульгеш сразу перероет все книги и за обложкой Эврихова «Похвального слова Кимноту» отыщет это письмо.

Мальчик с первого раза запомнил его наизусть, но продолжал перечитывать, и учитель Аканума незримо держал его за руку, наставляя в пути.

«Мой маленький Ульгеш! Если ты нашёл это послание, значит, я не ошибся в расчётах, и моя линия судьбы уже пресеклась. Не грусти, ибо я не жалею о том, как распорядился временем, милосердно отпущенным Свыше.

Дитя сердца моего, я пытался растить тебя гордым и добрым. Достойным отца, которого злоба людская не позволила тебе узнать. И в этом я, кажется, преуспел. Остальное – приложится.

Мой малыш, наши судьбы переплетены так тесно, как не всегда бывает даже у кровной родни. Хвала Мбо Мбелек Неизъяснимому, если моя судьба без остатка растворилась в твоей, а не наоборот, как приходится опасаться.

Я тщательно выверил орбиты светил и трижды произвёл вычисления, каждый раз с иной отправной точки, дабы исключить возможность ошибки.

Дитя моё, возможно, это и к лучшему, что ты не слишком прилежно постигал мудрость звездословия, которой я силился наполнить твой разум. Ты умён, и, обладая должными знаниями, вполне мог сделать выводы, к которым пришёл и я.

Увы, всё указывает на то, что скоро наши жизненные пути омрачит тень зла, затаившегося под личиной. Сравняется время Переполненной Чаши, и из тени выйдет только кто-то один. Больше всего я боюсь, что твои смелость и честь не позволят мне в одиночку встретить её. Если это произойдёт, мне трудно будет тебя оградить. Но, раз уж ты читаешь это письмо, значит, мои стариковские страхи были напрасны. Всё закончилось хорошо.

Мой родной, ты, наверное, ждёшь, что сейчас тебе наконец будет открыто имя отца. Нет, Ульгеш. Это знание слишком опасно, и я не дерзаю тебе его вручить. Скажу иначе: тебе известно достаточно, чтобы сразу узнать отца, когда вы с ним встретитесь. Да, дитя моё, именно „когда“, а не „если“. Звёзды говорят мне, что при должном упорстве это обязательно произойдёт, а я знаю твоё упорство и то, что звёзды не ошибаются.

И ещё так скажу тебе: держись друга, которого успел здесь обрести. Ты, может быть, пока и не знаешь, что вы с ним друзья, но я видел вас вместе, и моя совесть очистилась: в этом чужом краю ты не будешь один.

Да хранит тебя Мбо Мбелек Неизъяснимое, моё дорогое дитя…»

Скоро было замечено, что девичьи посиделки за прялками определённо пошли Осоке на пользу. На другое утро она заплела косу и взялась мести избу. Потом отобрала у «государыни свекровушки» корзину с бельём, развесила во дворе сохнуть. Подозвала Колоярова брата-подростка, велела снять суконную свиту, зашила порванный на локте рукав. Взяла деревянную мису и ложку, замесила тесто, нажарила вкусных оладьев на всю семью…

Ещё через несколько дней вместе с Бусым сходила на буевище поклониться могиле, принявшей прах Колояра и Срезня. И наконец, честь-честью поблагодарив за добро, ушла с матерью домой, в родную деревню. Белки всей толпой провожали её.

– Ты бы погостил, братик названый, – попросила она Бусого. – Батюшка твой поправляется, а мне…

Бусый увидел, как дрогнули у неё губы, и сразу побежал к матери за позволением, и мама, конечно, позволила ему задержаться.

Ну то есть у Зайцев в деревне не одна Осока жила. Была здесь лихая Берёзка, которая сразу взялась шпынять Бусого на каждом шагу, и он знай гадал про себя, на что бы ей это было надо. И слепой дядька Лось, ощупью отличавший крашеный ивовый прут от некрашеного. И чернокожий Ульгеш, что вечно торчал под новесом у Лося.

– Ты, парень, молодец, при Осоке ходишь вправду как брат, – сказал однажды Бусому Лось. – Только пора уже тебе её оставлять.

Свались на Бусого берестяная крыша, она и то не так сильно ударила бы его. Он почувствовал, как малиновый жар напитал уши и приготовился растечься на всё лицо, и покосился на Ульгеша: слышал ли, вздумает ли насмехаться?

Ульгеш сидел в сторонке. Поставив перед собой новенький туес, он сосредоточенно срисовывал плетёный узор.

– Спасибо за вразумление, дядька Лось, – выговорил Бусый. – Так мне и надобно сделать.

От Лося не укрылось напряжение в его голосе, а может, и то, как мальчишке бросилась в лицо кровь. Он погладил опрятно изогнутую ручку корзинки, проверяя, всё ли в порядке.

– Осоке с тобой легче и вспоминать Колояра, и забывать о нём временами, – сказал он Бусому. – Ты её на руках несёшь, словно ту цаплю подбитую… Помнишь, как ты её выпускал? Помнишь, как крыльями получил за то, что рук вовремя не разжал?..

– Помню, дяденька Лось, – ответил Бусый смиренно, но горькая обида не проходила. «То ж птица глупая!.. А Осока, она… она же – Осока!»

Но, сколько он ни силился потом истребить в памяти показавшиеся злыми слова – так и не совладал.

Трах!

Две крепкие дубовые палки с громким треском сшиблись в воздухе. Бусый и его противник, гибкий и стремительный чернокожий парнишка, почти одинаково покачнулись, но всё-таки удержались на своих чурбаках. Мальчишки, ждавшие очереди занять их места, лишь разочарованно вздохнули. Опять никому не удастся заменить оступившегося поединщика! Бой Бусого с юным мономатанцем затягивался, тот и другой раз за разом умудрялись сберегать равновесие, хотя сражались честно, били своими дубинами размашисто и сильно. Остальные игроки уже плясали от нетерпения, но места на чурбаках всё не освобождались.

Тр-р-р-р-а-х!

С ближней берёзы снялась ворона и полетела прочь, негодующе каркая. А по голове бы кому, тут и голова прочь!