Медный страж - Прозоров Александр

Рябой прошел мимо к невольнице, окидывая ее жадным взглядом, раскрыл налатник, скинул на снег, содрал через верх слишком большой по размеру поддоспешник. Вместе с ним слетела куртяшка, и мужчина остановился, любуясь обнаженной грудью, соски на которой стали быстро набухать то ли от холода, то ли от стыда. Рябой попытался чуть-чуть их потискать, потом дернул на девице завязки штанов. Те, естественно, упали и…

— Гляньте, мужики! — громко хмыкнул он при виде газовых прозрачных шароварчиков. — Ну прямо зовет и напрашивается!

Промысловики, что удерживали Олега за запястье и около локтя, вперились в соблазнительный наряд, но хватки не ослабили. Рябой же, потискав Урсулу между ног сквозь штанишки, стянул и их, оставив пленницу совершенно голой. Быстро развязал свои шаровары, спустил, нетерпеливо прикрикнул на парня:

— Да опусти же ее, неудобно!

Олег резко отступил назад, отчего руки его неожиданно для пленителей сошлись, сцепил пальцы и сделал широкий оборот против часовой стрелки. Промысловик слева, справившись с неожиданным рывком, крепче сжал хватку, потянул его запястье и локоть к себе, а вот у правого руки оказались вывернуты за спину и пальцы разжались. Ведун тут же цапнул рукоять сабли, рванул, выворачивая вместе с ножнами лезвием вверх, и левый промысловик взвыл, видя, как у него отлетают руки. Правый успел только выпрямиться — клинок скользнул ему по горлу, легко вспарывая мягкую кожу.

Середин кинулся вперед, и все, что смог сделать рябой, стоявший на коленях со спущенными штанами и снятым ремнем, так это заорать и закрыть лицо руками. Но сталь легко рассекла их, войдя глубоко в череп, и ведун отступил, освобождая оружие.

Парень, отпустив невольницу, тоже отпрыгнул в сторону, вытянул меч и наклонился вперед, выставив его так, словно собирался драться на ножах. Олег вздохнул, повернулся к нему правым боком, встав в классическую фехтовальную позицию, сделал несколько выпадов, благо легкость сабельного клинка позволяла побаловаться, тем временем левую руку не спеша продел в петлю кистеня, засунул в карман, зажимая серебряный многогранник в кулак.

— Х-хо! — Он взмахнул саблей вправо и повернулся всем корпусом, словно собирался сделать что-то с той стороны. Парень «купился», повернул голову в ту сторону, а когда ощутил движение слева и развернулся, было поздно: выброшенный левой рукой грузик хлестко врезался ему в висок, проламывая кости.

Bce, схватка была окончена. На поле боя осталось три трупа и одна рука — первый из промысловиков с криками убегал через лес, вторая его конечность, по-видимому, оказалась только порезана. Схватка завершилась, азарт и напряжение спали, пришло время размышлений. А они подсказали, что влип ведун по самые уши. Влип крупно и необратимо.

— Проклятие! — Дурацкое воспитание двадцатого века, гласящее, что мужчина должен защищать женщину всегда и везде, что оправдания насильникам нет и быть не может, в очередной раз дало сбой. — Проклятие! Проклятие, проклятие, проклятие!

— Что случилось, господин? — Кое-как натянув одежды, подошла Урсула. — Почему ты ругаешься? Ведь ты победил!

— А ты, что, сама не видишь? Это же не тати, не грабители. Это обычные промысловики! Их масса людей знает, и никто никогда не поверит, что они на разбой пойти могли! Может, пошуметь, побаловать маленько. Но ведь не преступление же совершали!

— А как же… все это… — совсем запуталась девочка.

— А никак! Ты что, забыла, что ты вещь, имущество, говорящая игрушка? Что тебе цена — пятнадцать гривен в базарный день? А по «Русской Правде», так и вовсе пять гривен. И то, если убьют. А убивать тебя никто не собирался. Попортили бы немного — так откупились бы. За обиду да урон, потерю товарного вида больше гривны с них бы никто не спросил, не присудил. И все! А убийство свободного человека, по той же «Русской Правде» — это сорок гривен виры. Четыре трупа — сто шестьдесят гривен. Да столько во всем вашем городе было бы не набрать! Мне такие деньги как раз до дня рождения отрабатывать придется. Проклятие! Вот влип… И где была моя голова?

Девочка испуганно притихла. Олег, глядя на нее, тоже замолчал. Потом решительно махнул:

— Ладно, плевать. В конце концов, ты моя игрушка, а не каких-то перепившихся охотников. И если они пытались наложить на тебя свои грязные лапы, будем считать, что это был разбой. А с татями у нас разговор короткий: руки на одно дерево, кишки на другое. Нечего к чужому тянуться. — Он оглянулся на зимник. — Уводи коней от дороги, пока не проехал кто, не увидел. Ох-хо-хо, грехи мои тяжкие…