Кровавая месть - Сандему Маргит

Он больше никогда не будет дразнить ее — он просто увезет ее с собой от этой скрытой опасности в безопасную Швецию.

Доминик сжал зубы и пришпорил коня.

Он был очень хорош собой с прической пажа — длинными, гладкими, темными волосами. Кожа его была смуглой, нос прямым, рот решительным и красиво очерченным, а глаза — желтыми, как у персидского кота, и они казались еще ярче, оттененные густыми черными бровями.

Его мать Анетта не раз пыталась уже женить своего единственного сына на придворных дамах, из которых одна была знатнее другой. Она связывала с ним все свои честолюбивые надежды — и молодые фрейлины охотно пошли бы за него, хотя он и не считался чистокровным дворянином. Но он пресекал все ее попытки, говоря: «Я скажу сам, когда мне надо будет жениться, мама».

Она заламывала руки, вздыхала и жаловалась, озабоченно говоря мужу: «Не думаешь ли ты, что наш сын такой же, как Александр Паладин? Что у него… неестественные склонности?» Микаел отрывался от сочинения романа и отвечал: «Доминик? Чепуха! Парню всего 23 года, у него еще много времени впереди!»

За спиной Доминика всходило солнце, медленно поднимаясь над горизонтом. Он чувствовал, что очень устал. Ему необходимо было передохнуть, и коню тоже.

Ради коня он остановился на пару часов в трактире. Но потом поскакал еще быстрее: он не мог даром терять время.

Улав Харасканке снова появился в амбаре.

Виллему ненавидела его приходы.

Она испуганно смотрела на него заплаканными глазами, держа Скактавла за руку.

Чего еще хотел от нее этот человек? Ведь несколько дней назад он явился с такой же торжествующей ухмылкой и сообщил, что в Элистранде пожар. «Кто-то из этих идиотов сгорел в доме. Их крики были слышны по всей округе. Они получили страшные ожоги».

А за день до этого он тоже приходил, чтобы произнести с глубоким злорадством: «Говорят, что старик на Липовой аллее сдох. Ему сварили суп из протухшего мяса. Это мясцо было анонимным подарком от нас!»

Дядя Бранд? Милый, добрый, старый Бранд! Как они могли! Как они посмели! Он же не сделал им ничего дурного!

И вот Харасканке снова стоял в дверях.

Ухмылка его стала шире.

— Твой отец отправился искать тебя, — сказал он, показывая свои редкие зубы. — Жаль такого крепкого, здорового парня. Он ведь был в своих лучших летах…

Улав Харасканке повернулся и вышел. Виллему бросилась к двери и забарабанила по ней.

— Что вы сделали с моим отцом? — душераздирающе закричала она. — Что вы сделали с моим отцом, скоты?

Скактавл пытался утешить ее, но это мало помогло. Скрючившись на полу, она рыдала, держась за него.

— Разве мы не можем выйти отсюда? — сквозь плач говорила она. — Разве нет никакой возможности выйти отсюда, пока они не схватили всех остальных?

Он смотрел на ее маленькую, жалкую фигурку в грязном и изорванном платье. От холода у нее был насморк, она то и дело кашляла.

— Мы могли бы, по крайней мере, прогрызть зубами стены, — продолжала она. — Я прорыла в укромном месте земляной пол, и никто этого не заметил.

— Они укрепили каждую доску на стене, вбив опоры глубоко в землю. Едва ли мы первые, кто гибнет здесь!

Виллему зажала рукой рот, чтобы остановить плач.

— Дорогие мои… Все мои близкие умерли! Из-за меня! Я не вынесу этого!

По другую сторону стены стоял воллерский помещик и наслаждался от всей души.

Это был верный метод воздействия на такую своенравную и непокорную девицу. Скоро она будет на коленях! Скоро, скоро она будет на коленях!

Доминик прибыл в Гростенсхольм на рассвете декабрьского дня, намного раньше, чем собирался. Он обещал быть к Рождеству, но до Рождества было еще далеко.

«Сначала съезжу домой, на Липовую аллею, навещу родных. Хотя они меня еще не ждут. Так что никто не будет против, если сначала я навещу Элистранд».

Он слез с коня во дворе. Все было тихо. Слишком тихо.

Вышла служанка.

— Господин Доминик! Ах, дорогой, Вы приехали!

— Да. Господа дома?

Женщина заплакала.

— Ах, господин Доминик, у нас такое горе! Такое горе!

Он испуганно схватил ее за руку.

— Виллему? С фрекен Виллему что-нибудь случилось?

Служанка не в силах была говорить — она только горячо кивнула.

— Она умерла? — почти крикнул Доминик.

— Мы этого не знаем, — заикаясь, произнесла она. — Она пропала. А Ее Милость…