Кровавая месть - Сандему Маргит

Виллему опасалась, что он уже был болен. А как она сама перенесет это?

Теперь она точно научилась определять, наблюдают за ними или нет. Обманчивая тишина не могла скрыть того, что двое мужчин время от времени посматривали на них: сквозь щели видны были контуры их тел. Виллему осенило, что нужно забить землей щели, но он отговорил ее. Лучше не связываться с ними.

Этот покой и непонятный для посторонних мир длился неделю. Потом воллерскому помещику это надоело.

— Ничего не получается, — жаловался он судье. — Они ведут себя как на балу в замке: «Будьте добры, не хотите ли кусочек? Вам удобно сидеть, Ваша Милость». Я этого больше не вынесу!

— Не посадить ли их в более тесное помещение?

Воллерский помещик наморщил нос.

— Не думаю, что это поможет. Этот парень наверняка потерял свою мужскую силу. Нет, я нанесу этой девчонке более чувствительный удар. И я знаю, как это сделать.

Через два дня к пленникам пришел Улав Харасканке, остановился возле дверей.

— Послушайте, фрекен! Вам известно, где Ваша мать?

Виллему не отвечала. Она смотрела на него с холодным спокойствием.

— Не знаете? Тогда я скажу Вам: маркграфиня отправилась искать Вас. И не наша вина в том, что ее конь споткнулся о кроличий капкан, который мы поставили. Так что благородный затылок оказался разбитым. Жаль, что это был не затылок коня.

В этот день Виллему, наконец, сдалась. Все то мужество, которое она поддерживала в себе, все ее спокойствие было разрушено сознанием того, что ее собственное легкомыслие стоило ее матери жизни.

Велика была расплата за то, что она, поддавшись мимолетному импульсу, последовала за Эльдаром Свартскугеном год назад…

Этого она была не в силах вынести! Она не лила слезы, не издавала криков скорби. И воллерский помещик победоносно улыбался, наблюдая за ней через свое окошко.

7

Доминик Линд из рода Людей Льда скакал всю ночь напролет и к рассвету был уже в Норвегии. Сидя верхом на коне, он напоминал большую черную тень с развевающимся сзади плащом, скачущую на запад. На руках его, держащих поводья, были кожаные перчатки, защищавшие его от декабрьской стужи, под бархатной курткой у него лежало королевское письмо.

Но это поручение не особенно занимало его мысли. Рука то и дело трогала карман, в котором лежало другое письмо: короткая записка от Виллему.

Он уже столько раз прочитал его, что выучил наизусть.

«Сегодня умерла моя влюбленность в Эльдара. Собственно говоря, она умерла уже давным-давно, но я поддерживала в ней жизнь, испытывая потребность думать о ком-то».

С Эльдаром Свартскугеном у нее было покончено. Наконец-то! Но на это ушло столько времени!

«Приезжай поскорее, дорогой Доминик, я буду так рада снова увидеть тебя!»

И теперь он заберет ее с собой в Швецию. Мысль об этом наполняла его радостью, но, вместе с тем, содержание ее письма беспокоило его. Еще одно покушение на ее жизнь! На этот раз ей удалось спастись, но не будет же так продолжаться бесконечно!

Сознание неизвестности того, что происходит теперь в Гростенсхольме, гнала его вперед. Но его торопила не только неизвестность. Доминик не был бы самим собой, если бы не чувствовал внутреннее беспокойство, причину которого невозможно было объяснить.

Однажды он упросил своего отца поскорее поехать домой на Линде-аллее, потому что у него появилось предчувствие, что нужно спешить туда. И они прибыли как раз вовремя, так что старый Аре смог увидеть своего пропавшего внука Микаела и его сына Доминика.

На этот раз предчувствие было таким же. И он не знал, опоздает или прибудет вовремя.

Она обрадовалась его письму! Она, Виллему, постоянно пренебрегавшая им, фыркавшая в его сторону, когда они были детьми. И в то же время между ними всегда была незримая связь. Он знал, что она обратилась к нему, потому что понимала: за его поддразниванием кроется инстинкт самосохранения. Виллему всегда нуждалась в его защите, искала у него поддержку. Но она не осознавала этого и впервые завела об этом речь в своем первом, длинном письме.

Их дружба строилась не только на основе защиты беззащитного.

Доминик улыбнулся про себя. Виллему беззащитна? Да, хотя она никогда и не признавалась в этом: в ее смелости была какая-то беззащитность.

В интеллектуальном же смысле они были равноценны: могли спорить и понимали друг друга. Но почему-то у него всегда было желание поддразнить ее, а у нее — нападать на него. Себя-то он мог понять, но ее…