Рим. Книга 1. Последний Легат - Врочек Шимун

Храмы богов – Квирина и Юпитера, Юноны и Весты, а также Божественного Августа – новый бог империи просит не забывать, кто здесь главный. Здесь же практикуют авгуры и гаруспики, жрецы всевозможных религий (иногда их храм состоит только из грязной чаши для подаяний).

И, конечно, амфитеатр.

Какой город обходится без амфитеатра?

Гладиаторские бои, вспоминаю я слова Квинтилия Вара. Празднование в честь нового легата. Меня.

Я иду по рыночной площади – чистый и хрустящий, в белоснежной тоге. Я только что побывал в бане.

Красные одежды варварских женщин мелькают тут и там. Германки высокие, светловолосые и красивые – как мне кажется. Пока это общее впечатление. Я еще не видел их вблизи… И не видел без одежды. Что, конечно, следует исправить.

Рынок шумит так, словно через час намечено извержение ближайшего вулкана и все исчезнет в дыму и пламени – поэтому давайте сделаем это здесь и сейчас! Но при этом все торгуются с таким остервенением, словно собираются жить вечно.

В центре площади, на возвышении, глашатай хорошо поставленным голосом объявляет о празднестве в честь благородного Гая Деметрия Целеста, нового командира Семнадцатого легиона. Латынь с четким акцентом – но, чеканная и звучная, она летит, ударяется о стены зданий и отлетает. Будут пир и бои, говорит глашатай. Бои до смертельного исхода. Приглашаются все желающие, кроме рабов и вольноотпущенников. Желающие участвовать в поединках должны подойти к… обещаны ценные призы… награда… из рук самого пропретора…

В общем, будет кровь.

Народ шумит и выражает свое одобрение.

Затем то же самое повторяет другой глашатай – но уже на германском. Резкие хрипящие и стучащие согласные, количество слогов зашкаливает, глухих звуков столько, что речь его скорее падает вниз, чем куда-то летит. Германская речь оседает в проемах между домами, как мучная пыль.

Когда я прохожу мимо птицегадателя, тот что-то начинает говорить, обращаясь ко мне, – я киваю и быстрее иду дальше. Еще и тебя не хватало. Две рыжие курицы, дергая головами так, что те вот-вот оторвутся, квохчут и переступают ногами. Зависеть от предсказаний глупых птиц – спасибо, кажется, есть и другие способы выглядеть глупым. Сам Гай Юлий Цезарь (великий Цезарь!) был противником гадателей любого толка: зависеть от цвета печени или кудахтанья курицы там, где в первую очередь требуется отточенный и ясный разум, быстрота мышления и решений, – ну уж нет. И я прекрасно понимаю Цезаря.

Я мельком поднимаю взгляд и вижу – небо серое, но более-менее ровное, похоже, дождя пока не будет. Моя сенаторская тога привлекает внимание нищих и попрошаек. Местные попрошайки не слишком отличаются от римских – разве что говорят с глухим и рыкающим акцентом.

– Подходите, подходите! Маг и кудесник с востока, великий Острофаум! Он покажет вам чудеса и секретные…

Фокусник. Вокруг зазывалы и небольшого шатра собирается толпа, в основном германцы огромного роста. Я слышу смех и выкрики. Я с интересом рассматриваю их, гигантов для нас, римлян. В отличие от галлов, уже привыкших к Римскому миру, местные выглядят… дикими. В Риме запрещено движение повозок, кроме тех, в которых передвигаются избранные люди – преторы и старшие должностные лица сената. Остальные граждане, вне зависимости от возраста, ходят пешком или передвигаются в паланкине. В Германии все по-другому. Здесь, в провинции, верхом по городу ездят все подряд – от солдата вспомогательной алы до последнего варвара. Я еле уворачиваюсь из-под копыт очередного

всадника.

– Вы увидите небывалое! Невозможное! Чудесное! – кричит зазывала.

Толпа поддерживает его криками, она готовится увидеть все эти «чудеса из Парфии и Египта» – как будто все эти названия ей, толпе, что-то говорят.

Из-за высоких спин варваров я не вижу толком, кто выступает. Над толпой возвышается лишь остроконечный колпак – вроде колпака вольноотпущенника, только украшенный чем-то блестящим. Тусклый свет местного солнца отражается в нем, тусклые – в тон – зайчики бегут вокруг.

Фокусник что-то делает – я не вижу что, но толпа взрывается гулом. Я стою. Рабы за моей спиной, я слышу сопение одного из них. Оглядываясь, я вдруг натыкаюсь на чей-то пристальный взгляд. Моргаю. Возвращаюсь туда, где только что…

Взгляд недобрый и холодно-резкий, как острие меча. Голубые глаза. Варвар.

Я снова поворачиваю голову, высматриваю в толпе того, кому принадлежал взгляд… не вижу! Нет, вижу! Высокий даже для германца варвар – с желтыми волосами, как говорят в Риме, – вдруг поворачивается и начинает пробираться в сторону, словно это не он смотрел.