Draco Veritas - Клэр Кассандра

Тот стоял подле Тёмного Лорда, удовлетворённо ухмыляясь при виде забрызганного роновой кровью пола и слушая, как она шипит, испаряясь при соприкосновении с пламенеющими линиями пентаграммы, заставляя их при этом сиять всё ярче и ярче, а языки пламени — взвиваться всё выше и выше, пока всё очерченное пентаграммой пространство не замерцало. А в тот момент, когда и Четыре Благородных Объекта — Зеркало и Чаша, Кинжал и Ножны — полыхнули свирепым жаром, словно четыре факела, зрелище и вовсе стало завораживающе-прекрасным.

Гермиона быстро прикинула: итак, Рону пустили кровь, значит, на всё про всё у них в запасе есть от силы минут десять — двадцать, пока не наступит шок. За шоком почти сразу последует смерть. Хорошо ещё, что Том полоснул именно по запястьям — целься он в артерию, они были бы здорово ограничены во времени…

Подняв руки насколько позволяла цепь, она запустила пальцы за шиворот футболки в поисках засунутой под бретельку бюстгальтера шпильки, которой тут же и начала ковырять в замке своих наручников.

* * *

Вольдеморт вскинул свои затянутые в чёрное ладони к небу, взирающему на происходящее сквозь разверстый потолок Церемониального Зала, и запел:

— Fulmen evoca! Callis inveni! Exitum repta! Exitum! Exitum!

Едва зазвучал его голос, как странный свет внутри пентаграммы из белого стал зелёным, от пола заструился серебристый туман, обвивая ноги и в конце концов полускрыв замершие в пятиконечной звезде фигуры. Он напоминал прикосновение прохладных пальцев. Драко попробовал его вкус на своих губах и передёрнулся: горечь. Хуже, чем алоэ.

Он повернулся.

— Гарри…

Судя по всему, гриффиндорец не слышал: он смотрел куда-то перед собой, и его губы, его стиснутые кулаки сейчас были совершенно белыми, а ногти — Драко видел — глубоко впились в ладони. Было непонятно, смотрит ли он на Рона, чьи конвульсии уже затихали, или же на Вольдеморта. А может, и вовсе на Люциуса, бесстрастно застывшего за периметром пентаграммы. Отец то опускал руки, то снова скрещивал их на груди, и Драко заметил яркую вспышку малфоевского перстня на пальце.

Драко опустил взгляд к собственной руке — там горело точно такое же кольцо. Помнится, в детстве он всё никак не мог дождаться мига, когда подрастёт, чтобы тоже носить его на пальце, впечатывать в мягкий воск свои инициалы… Он помнил, как переливался камень на свету, когда отец подкидывал его, ещё совсем ребёнка, вверх… боль в груди, всколыхнувшаяся при этом воспоминании, оказалась настолько остра, что Драко не усомнился — это просто яд обжёг его изнутри.

А правда состояла в том, что он так и не смог в это поверить. Он любил своего отца по-детски бессознательно, всегда при этом отдавая себе отчёт в иной природе отцовской любви к нему — у Люциуса это было обдуманное чувство, выверенное с точки зрения того, что оно могло дать чести семейства Малфоев. Драко знал — отец бы равнодушно взирал на кровь собственного сына, безучастно внимал его воплям; он помнил всё — и птиц со свёрнутыми шеями, и утыканные гвоздями стулья, и шрамы на спине, складывающиеся в его собственную фамилию…

…Я — Малфой.

Слабое утешение.

И всё же… Пусть обусловленная, отеческая любовь всё же оставалась любовью, ведь отец бы мог и вовсе не испытывать никаких чувств. А он являлся его плотью и кровью, его практически безупречно сработанной копией — так неужели это абсолютно ничего не значит? Ведь даже Вольдеморт — и тот, похоже, проявлял некие отцеподобные чувства по отношению к своей юной ипостаси, тогда как Люциус и бровью не повёл в свете близящейся смерти сына.

«Я молод. У меня еще могут быть дети».

Драко отвернулся от отца, слишком невыносимым для него было зрелище; теперь перед ним обвисла в кандалах Джинни, а за ней Гермиона теребила свои наручники так, будто собралась оторвать себе запястье.

…Гермиона верна себе… Даже в такую минуту она пытается бороться до конца.

Дальше — Гарри, и сейчас Гарри смотрел на Драко в упор, и зелень его глаз мерцала, будто воды далёкого озера. Кажется, он собирался с силами в преддверии чего-то.

— Малфой… Когда я велю тебе закрыть глаза, ты их закроешь, хорошо?

— Хорошо, — ошеломлённо кивнул слизеринец. — Как скажешь.

Цепи зазвенели, когда Гарри качнулся к Драко, но даже вытянувшись изо всех сил, юноши смогли только соприкоснуться кончиками пальцев. Драко сглотнул горький осадок во рту.

— Поттер, ты…

Гарри смотрел вверх:

— Малфой… Небо…

Драко резко поднял голову: сквозь проём он мог видеть чёрное небо, утыканное ледяными блёстками звёзд. Но вот оно заклубилось, будто закипающее в котле зелье: заструились примеси золотого, фиолетового и серебристого — словно сам небесный свод собрался расколоться. Зазмеились чёрные молнии, одна из них сквозь отверстие в крыше ринулась вниз, вонзившись у самых стоп Вольдеморта. Том дрогнул, но сам Тёмный Лорд лишь откинул назад голову, вознося свои песнопения к небесам:

— Fulmen evoca! Fulmen evoca! Fulmen evoca!

Четыре Благородных Объекта оторвались от земли и зависли в воздухе на уровне глаз Вольдеморта, каждый над своим лучом звезды, соединённый с остальными голубоватыми энергетическими нитями. Следующая молния ударила в Зеркало, однако оно не раскололось, как того ожидал Драко, а засияло жутким, выжигающим глаза серебристым светом. На поверхности, выныривая из неведомых глубин, как тела утопленников — из воды, начали появляться письмена.

Вольдеморт смолк. Схватив Зеркало, он дёрнул его к себе, открыл рот и прокричал слово, которого Драко расслышать не смог.

Воцарилась абсолютная тишина. Даже ветер стих. Осталось лишь эхо Слова — оно затаилось где-то в подсознании Джинни, трепыхаясь пойманным в паучьи сети мотыльком.

Зеркало треснуло.

Вольдеморт хрипло закричал, обратив взгляд к небесам, и они окрасились багрянцем. И вдруг их разверз крик — жуткий рёв, нечеловеческий, да и вовсе неземной, как если бы само небо зашлось от ярости.

Драко услышал, как ахнул Гарри.

— Зажмурься!! Зажмурься, Малфой!

Драко закрыл глаза, и мир вокруг взорвался.

* * *

— Глаза! Закройте глаза! — кричала Гермиона, и Джинни послушалась, на всякий случай загородив лицо ещё и руками. Земля под ногами тряслась и дрожала, потом ужасающе запахло чем-то горелым, разом стало горячо, будто пламя прожгло одежду и теперь лизало тело, опаляло невероятным жаром лёгкие, заставляя задыхаться и кричать от боли.

Она была не единственной, кто орал, — остальные последовали её примеру, и она слышала заглушающие завывание ветра и громовые раскаты вопли и визг: ревел, будто буйнопомешанный, Вольдеморт, и… неужели Том тоже кричал? Джинни едва не открыла глаза, но внезапно запястий кто-то коснулся, и в тот же миг кандалы, удерживающие её у стены, ослабели и свалились. Джинни качнулась вперёд, едва не упав, но оказалась подхвачена сильными руками.