Кто там во тьме? - Сандему Маргит

– Писательница? Скорее бумагомаратель. Надо сказать, меня многие просили написать их историю жизни. В большинстве своем такие жизнеописания было достаточно трагичны. Просили об этом, как правило, люди много пережившие. Но я так не могу. Мне нужен полет фантазии, иначе сразу становится видно, что мои повествования не обладают достаточной глубиной. Мои романы похожи на кино. У меня в голове словно прокручивается фильм, и получается книга. Действительность меня вдохновляет мало.

– Не знаю, Габриэл. Мне кажется, что я не смогу написать о Людях Льда. Слишком обширная тема, слишком важная да и противоречивая.

– Но у нас ведь есть все хроники! Я их привез, они лежат в машине. Мали перепечатала их на пишущей машинке, так что разобрать их будет довольно просто. Не спешите с ответом. Я понимаю, работа предстоит большая и сложная. Книга получится толстой. Может, у вас нет времени?

– Сейчас я пишу роман, и буду занята им некоторое время.

– Давайте подождем. Я не спешу.

Я ничего не ответила. Я-то знала, что тема мне не подходит. Вместо ответа я занялась мусором на столе: собрала бумажки, обертки от конфет и огрызки.

– Люцифер, наверно, имел не только положительные стороны?

– Нет, конечно. Я много думал о нем. Его, скорее, обуяла жажда власти. Как и многих других. Никто не знает, каким властителем он мог бы стать.

– Но почему он так легко и просто признал свое поражение?

– Потому, что Господь всесилен. Остальные только приспешники. В этом главное.

– Но ведь бывший Светлый Ангел имел много сторонников. Их могло бы стать еще больше, если бы его не остановили.

– Сторонников было очень много! Марко постарался на славу. Да и Люцифер был величественен. Потрясающ! И его планы…

– Можно, конечно, понять, что высшие силы заполучили землю назад, – задумчиво протянула я. – Но вот ты, Габриэл, заметил что стало лучше?

– Нет. А вы?

– Тоже. Хорошо, конечно, что Тува стала красивее. Она ведь теперь красавица?

– Тува – личность. Она не красавица, но очень обаятельна. Люди к ней тянутся. Все зависит от того, что понимать под словом «красота».

– Что ж, она это заслужила.

– Между прочим, они с Яном назвали своего первенца Тенгелем. В честь Тенгеля Доброго.

– А… Тенгель Злой?

– Его полное имя Тан-гиль.

– Ах да, конечно.

Он снова почесал за ухом нашу собаку… Собравшись с духом, я задала Габриэлю еще один вопрос:

– Между прочим… Ты рассказывал о своей любимой собаке, о Пейке, и об обещании Люцифера подарить ей долгую жизнь… Сколько же лет прожил Пейк?

– Пейк жив до сих пор, – мягко улыбнулся Габриэл.

От удивления я потеряла дар речи.

– Мне приходилось прятать его от соседей, а потом сообщать, что завел нового пса. Такой номер я проделывал неоднократно. Марко поступил точно так же с Имре и Гандом. Ведь никто не поверит, что собака дожила до тридцати пяти лет!

Я все еще не обрела способность говорить. Блюдце с огрызками выскользнуло у меня из рук. Наверно, я только теперь поняла, что история, рассказанная Габриэлем, правда – от начала и до конца.

Габриэл поднялся с кресла и прошел к окну. Из нашего окна открывается сказочный вид: холмы и озера тянутся на много миль. Видна пристань, церковь, здание горсовета и большой отрезок дороги под номером Е-6, европейской дороги, идущей к Лардалу. Из нашего окна можно было бы держать под обстрелом всю дорогу. Нам это было ни к чему…

Если мы ждали гостей, то могли видеть их машину за четверть часа до того, как они приближались к усадьбе.

Вид за окном все время менялся. Когда долину заволакивал туман, нам было видно только крыши домов да церковную башню. Весной то тут, то там можно было наблюдать пятна тающего снега.

Летом лучи заходящего солнца долго играли в узкой долине, а тень, отбрасываемая церковью, напоминала рыцарскую крепость.

Вода в озерах никогда не была одного и того же оттенка; черные вороны слетались посмотреть за огненными закатами…

Габриэл полностью погрузился в свои мысли…

– Мы только что говорили… о том, что я больше никогда их не видел… Я хорошо помню первые годы… Я мог часами стоять на коленях на диване и смотреть в ночную тьму; подолгу смотрел в окно днем… И шептал: «А есть ли там кто-нибудь?» И не было мне ответа. Я всегда верил, что они там, и это было мне большим утешением.