Лестница в Эдем - Емец Дмитрий

«Сейчас он мне скажет: ты что, считала?» – забеспокоилась Даф, однако Меф молчал, как партизан на допросе.

– Нет, я, конечно, не считала, но примерно столько. Просто на глаз можно определить, – на всякий случай добавила Даф. – Интересно, а эти вторые плевки что выражают? Ритуал брачного ухаживания у народов Крайнего Севера, проживающих на крайнем юге?

«Ну все… Еще одно темное перо мне обеспечено. За праздную болтовню и осуждение», – подумала она параллельно.

Меф не отозвался и на это. Тогда Дафна забежала с другой стороны, присела на корточки и внезапно обнаружила, что глаза у Мефа закрыты. Буслаев спал, утопая щекой в промятом мате. Дафна впервые видела человека, который вырубился почти мгновенно. Даже не убрал неудобно лежавший под самым коленом деревянный меч.

Дафна вытянула его и, поразмыслив, укрыла Мефа кожаной курткой Улиты, висевшей чуть в стороне, на скамейке для пресса. Пресс, быть может, ведьма и не качала, но к скамейке регулярно подходила и порой трогала ее глубокомысленно пальцем.

Сделав это, Дафна присела рядом и, достав флейту, принялась тихо, почти беззвучно играть. Она часто так делала. Никогда маголодии света так хорошо не проникают в сознание, как в часы сна, когда личное Я, тяжелое, эгоистичное, увязшее в пустых заботах, не так сильно давит, плюща человека, как собственный вес – выброшенную на песок медузу.

Услышав звуки флейты, Депресняк вначале взвился на полметра, а затем, щуря глаза, стал подползать к Даф на животе, точно охотился за голубем. К маголодиям света он относился противоречиво. То, что было в нем от райской кошечки, – заставляло его приближаться и тереться о ногу Дафны. Другая же половина, адская и враждебная, – напротив, вынуждала Депресняка выгибать спину, шипеть, отскакивать и скалить острые мелкие зубы. Если в эти минуты понаблюдать за Депресняком со стороны, можно было решить, что у котика серьезные проблемы с головой.

Дафна еще играла, когда дверь скрипнула и кто-то вошел. Продолжая рождать тихие, едва слышные звуки, Дафна спиной ощутила, что кто-то стоит и смотрит на нее. Взгляд был настороженный, недоверчивый, но вместе с тем будто и ищущий. Так волки издали смотрят лютой зимой на печной дым и светящиеся окна деревни. Жадно нюхают воздух и тоскливо поскуливают, разрываемые смутной и непонятной им внутренней противоречивостью.

Понимая, что если оглянется, то спугнет, Дафна не оборачивалась и играла еще довольно долго, пока демонстративный кашель не заставил ее опустить флейту.

Она увидела Улиту, которая, прислонившись плечом к стене, ожесточенно терла переносицу.

– Что ты тут делаешь? Зомбируешь Мефчика? – поинтересовалась ведьма нарочито наждачным голосом, который заставил сердце Дафны дрогнуть от радости. – Да не, я ничё! Зомбируй себе! У нас типа свобода агитации!

– Ага, – легко согласилась Дафна.

Ей было важно не то, что говорит Улита, но что она чувствует. Ведьма подозрительно посмотрела на нее и, широко шагая, подошла к матам.

– Где тут моя куртяха? О, уже у Буслаева! Надеюсь, карманы проверять не надо? – Ведьма схватила куртку за ворот, чтобы сдернуть ее с Мефа, но, пожалев, убрала руку.

– Ишь ты, как дрыхнет, суслик! Укатал собачку доктор Павлов! А я сейчас с Ареем говорила! Между нами, он на тебя бочку катит, – наябедничала она.

– На меня? – не поверила Даф. – За что?

– Говорит, что из-за тебя у Мефа пропал гнев. И что если он дальше будет сражаться без гнева, одной техникой, то Гопзий его, конечно, убьет.

– Разве не Арей когда-то говорил, что настоящему бойцу гнев не нужен? – спросила Дафна, у которой была цепкая память.

Улита замотала головой.

– Не, ты его неправильно поняла. Тогда он имел в виду дешевую базарную истерику, которой люди разогревают себя, чтобы с криком «Порешу!» поразмахивать розочкой. Для серьезного боя дешевая истерика, конечно, не катит. Такого дармового завода хватит самое большее секунд на сорок, после чего товарищ непременно перегорит и потеряет волю к победе. После истерики всегда наступают эмоциональные откаты. Воля бойца провисает, мозг затуманивается молочной кислотой, нервная энергия расходуется – и все. Перед тобой потенциальный труп, который стоит на ногах только потому, что не знает, в какую сторону падать. Правильный же гнев – это уверенность в своей правоте, воля к победе, спокойная, выдержанная, даже где-то холодная. Без нее в бой лучше вообще не вступать. Особенно с бойцами уровня Гопзия.

Дафна посмотрела на Мефа. Спящий с приоткрытым ртом, он был похож на младенца.

– Арей бредит! – сказала она спокойно. – Гнев Мефодию не нужен. Он и так слишком часто бывает злюкой.

– Это еще почему?

– Потому что таить в себе гнев «холодный» или «горячий» – все равно что день за днем бережливо собирать в коробочку тухлятину, чтобы больше воняло. Возможно, гнев сберегает тело, но не сберегает эйдос. А тело все равно рано или поздно станет глиной. Конечно, нет смысла торопить этот момент, но и бегать от него тоже глупо.

– Хочешь сказать, что вы, светленькие, вообще не признаете гнева? – удивилась Улита.

Дафна честно наморщила лоб, пытаясь вспомнить. Теория ей всегда давалась сложнее, чем практика.

– Ну, во всяком случае, гнева, нацеленного еще на кого-то. Гнев может быть оправдан только в том случае, если он направлен на себя самого и на ту закисшую грязь, которой мы полны до ушей. Ну и, разумеется, на мрак.

– Во-во! – подтвердила Улита жизнерадостно. – На мрак! Если кто-то докажет, что Гопзий – свет, пусть отгрызет мне любое ухо на выбор. Только не правое – я в нем серьгу цыганскую обожаю носить. И не левое, а то дужку очков цеплять не за что будет, – уточнила она после короткого раздумья.

– Разве ты носишь очки? – удивилась Дафна.

Ведьма смутилась, что сболтнула лишнее.

– Вообще-то линзы. А когда-то давно и стеклышки носила. Очки удобнее линз, если разобраться. Снимаешь их, и никого можно не узнавать… Пятна такие бродят с ножками и разговаривают с тобой знакомыми добрыми голосами.

По лестнице прокатился и толкнул дверь призывающий окрик. Ведьма, всполошившись, на минуту выглянула и тотчас вновь вернулась.

– Шеф спрашивает: слабонервных нет?..

– А что такое? – спросила Даф.

– Потом узнаешь. Так есть или нету?

– Разве что мой котик!

Улита с сомнением посмотрела на Депресняка, который, повиснув на боксерской груше, прочерчивал по ней когтями полосы.

– Этот-то? Да в нем три дня скальпелем ковыряйся – ни одного нерва не найдешь… и мозгов, если разобраться, тоже, – добавила она, поразмыслив.

С улицы донесся нетерпеливый гудок.

– Арей уже в машине! Все, поехали! – заторопилась Улита.