Право на поединок - Семенова Мария Васильевна

– Смотрите, любезные! – вновь закричал зазывала. – Спешите полюбоваться несравненным искусством, которое не покинуло великого воителя даже после того, как его лишили богоданной способности видеть солнечный свет!…

Он держал в руках нечто вроде длинной удочки из прочного тростника с твёрдым шариком на конце. Мономатанец вытащил из ножен первый нож и несколько раз подкинул его на ладони. Зазывала протянул удочку и постучал по щиту. Шарик соприкоснулся с досками в каких-то полутора пядях от головы улыбавшейся девушки. Мужчина еле успел отдёрнуть удочку в сторону: брошенный нож впился в дерево, чуть не перерубив трость. Несколько мгновений толпа потрясённо молчала, потом раздалось дружное аханье. Волкодав только покачал головой. Он видывал потешных бойцов, развлекавших народ якобы смертельными поединками; когда приключалась настоящая заваруха, толку от них обычно было немного. Так вот, кем бы там ни был этот Слепой Убийца, беспощадные схватки он знал не понаслышке. И его мастерство вправду стоило того, чтобы им любоваться.

Поющий Цветок стояла спокойно и неподвижно, полностью доверяя товарищу. Так же, наверное, как и он ей доверял, когда она водила его за руку. Блестящие лезвия одно за другим втыкались рядом с её телом и головой. Мономатанец метал их то с разворота, то в стремительном кувырке, то двумя руками одновременно. Он ни разу не промахнулся даже на палец. Ножи входили точно туда, куда указывал металлический шарик. Волкодав ощутил смутный укол зависти. С открытыми глазами он справился бы не хуже. Но вот с завязанными?…

Надо будет попробовать…

Он представил себе, как они с Эврихом стали бы подобным же образом зарабатывать себе на прокорм, вообразил арранта прислонённым к какой-нибудь бревенчатой стенке – и даже развеселился.

Когда у Слепого Убийцы остался последний нож, зазывала подал девушке стебелёк белой ромашки, и она взяла его в зубы, повернув голову боком. Народ понял: предстояло нечто совсем необыкновенное. И примолк, затаив дыхание.

– Почтенные! – уже не прокричал, а громко проговорил зазывала. – О том, что сейчас предстанет вашим глазам, вы без сомнения будете рассказывать внукам. Я только попрошу вас, добродетельные, хранить тишину, дабы у метателя ножей не дрогнула рука от случайного возгласа или свиста. Ибо то, что мы сейчас вам покажем, причинило безвременную погибель уже шестерым прекрасным помощницам Слепого Убийцы. Эта – седьмая…

Шарик на конце тростниковой удочки снова начал выстукивать, постепенно приближаясь к тонкому коротенькому стебельку. Мономатанец пристально вслушивался, стоя неподвижно, словно чёрное изваяние… и тут в разных концах толпы почти одновременно засвистело сразу два человека.

Метатель вздрогнул… Жилистая рука, свисавшая вдоль бедра, дёрнулась вперёд неловким судорожным движением… Нож полетел!…

В народе отчаянно закричали. У десятков людей мелькнуло перед глазами видение девичьего тела, безжизненно сползающего на помост, привиделась даже струйка крови, текущая на живот как раз из-под левой груди…

Поющий Цветок не шелохнулась. Нож с шипением рассёк воздух и вошёл в дерево возле самых её губ, так, что она наверняка осязала холодок, шедший от лезвия. Начисто срезанная головка ромашки, кружась, упала на доски.

Что тут началось!… Крики испуга сменились восторженным рёвом. Добрые кондарцы уже изловили обоих свистунов и со вкусом пересчитывали им рёбра. Волкодав накрыл ладонью Мыша, взволнованного зрелищем драки. Венн нимало не сомневался, что шестеро помощниц, якобы загубленных чернокожим, существовали только в воображении зазывалы. А свистунам наверняка заплатили вперёд. В том числе и за неизбежные синяки. Зато народ прямо-таки сходил с ума от радостного облегчения и щедро метал на помост полновесное серебро…

Волкодав разыскал в кармашке два оставшихся медяка и тут увидел Эвриха, проталкивавшегося в его сторону. Венн сразу насторожился: сказать, что с арранта слетела вся его недавняя спесь, значило выразиться бледно и слабо. На нём попросту лица не было. Когда Эврих подобрался вплотную, Волкодав понял причину. С пояса арранта вместо денежного кошеля свисал короткий хвостик ремешка. Ремешок был опрятно перерезан очень острым маленьким лезвием. Скорее всего, монеткой с заточенным краем. Любимым орудием карманников всех больших городов.

– Так, – только и сказал Волкодав. Наверное, Эврих побеспокоился проверить мошну, лишь когда настало время вознаградить искусство метателя.

– Я… – начал было Эврих, но ничего больше выдавить не сумел. Вид у него был совершенно пришибленный.

Волкодав не стал его попрекать. Деньги ведь от этого не вернутся.

– Иди домой, – сказал он Эвриху. – Скажи Сигине, что мы тут надолго задержимся.

Аррант нерешительно поднял зелёные глаза:

– А ты?…

– А я, – сказал Волкодав, – ещё погуляю.

Так случилось, что испытание честности Йарры произошло в тот же день. По какой-то причине народ хорошо налегал на лепёшки, купленные у булочника, торговавшего по ту сторону площади. Сначала Стоум слегка рассердился, возревновав: у него в трактире пекли не хуже. Потом сообразил, что люди макали в подливку и знай похваливали ровно те лепёшки, которые у самого булочника расходились почему-то с трудом, хоть даром их отдавай. Поняв свою выгоду, Стоум решил прикупить ещё корзинку. И получилось так, что все служанки оказались заняты. Тормар, правда, подпирал плечом дверной косяк и бездельничал, сложив на груди руки, ибо посетители вели себя тихо… Но не его же, действительно, посылать!

Скрепя сердце Стоум подозвал Йарру, вытиравшего отмытые миски («Эй, как тебя там!»), и, когда тот подбежал, сунул ему несколько монет и широкую плетёную корзинку без ручки.

– Сходишь через площадь, в пекарню… В ту, где над входом маковый крендель. Купишь двадцать лепёшек, вот таких. Понял?

– Понял… – прошептал Йарра.

Он знал эту пекарню. Несколько раз бегал туда за пирожками для стражников, и там его, случалось, даже угощали подгоревшим сухариком. Йарра схватил корзинку и деньги и помчался во всю прыть. Посередине площади гомонила большая толпа, окружившая возведённый на скорую руку помост. Там, должно быть, происходило что-то очень интересное, но Йарра даже не повернул головы. В одной рубашонке, без привычных штанов, он чувствовал себя голым. Так и казалось, будто все только и смотрели на его ноги. Йарра постарался не думать об этом. Ну и пускай смотрят. Наплевать. Голый пленник, выставленный на потеху врагам, тоже может держаться героем.

Булочник узнал его и вслух удивился, увидев беспризорного оборванца при деле. Йарра от волнения позабыл трудные нарлакские слова, но заставил себя не растеряться. Протянул монетки, указал на стопку горячих румяных лепёшек и дважды поднял десять растопыренных пальцев.

– А не лопнешь? Куда тебе столько, малыш? – засмеялся пекарь. Он сам месил тесто вместе с работниками и потому к пятидесяти годам не нажил благополучного брюшка, только лысину, влажно блестевшую возле жаркой печи.

– Стоум… трактир… люди кушать, – выдавил Йарра.

– А-а! – понимающе кивнул хозяин пекарни. И принялся ловко укладывать лепёшки в принесённую Йаррой плетёнку. – Что же он тебе такую корзинку дал маленькую, паренёк? Смотри не растеряй, пока донесёшь!

…Не было на свете народа, у которого такое доброе вроде предостережение не называлось бы ёмко и коротко: оговор. Пекарь, конечно, сообразил, что упускает барыш. Йарра же испугался и стал думать о том, как непременно уронит лепёшки, идя обратно в «Зубатку». Тем более что корзину Стоум дал ему действительно слишком мелкую. Кругляки душистого печева высились кучкой, готовой развалиться при первом неосторожном движении… А долго ли с кем-нибудь столкнуться посреди людной площади, в суетливой толпе?…

Йарра поклонился пекарю и пошёл, крепко сжимая двумя руками плетёнку и внимательно глядя под ноги. Ни вправо, ни влево он по-прежнему не смотрел. Потому и не обратил внимания на стайку лоботрясов несколькими годами постарше себя самого. Зато они к нему присмотрелись очень даже пристально и начали подталкивать друг друга локтями. Никто из них не мучился голодом. Им было просто нечего делать. К тому же Кондар, как все порядочные города, делился на концы по числу деревушек, некогда стоявших на его месте. Оттого-то среди своих кончанских любой горожанин чувствовал себя надёжно и хорошо, зато в чужом конце – почти как во вражеском становище. Особенно если этот горожанин был босоногий сирота, неспособный как следует за себя постоять и не ждущий помощи от других… Зачем, спрашивается, приблудышу с Восточных ворот забредать на Серёдку? Только себе лиха искать. Ну так пусть знает следующий раз!

Корзинка постепенно делалась всё тяжелее. Йарра прижал локти к животу, стараясь двигаться осторожнее. Когда ему подставили ногу, он не сразу сообразил, что запнулся и падает: был слишком занят, оберегая драгоценную ношу. Потом тело попробовало удержать равновесие, но оказалось поздно, да и подножка была уж очень умелая. Йарра не издал ни звука, лишь мысленно закричал от отчаяния и несправедливости. Краем глаза он заметил круглое веснушчатое лицо, расплывавшееся в довольной улыбке. Он не разжал рук, не попытался смягчить удар о каменную мостовую. Плетёнка сама вспорхнула с ладоней и, медленно вращаясь, полетела вперёд… На этом Йарра зажмурился, но даже сквозь плотно сжатые веки увидел, как она шлёпается на заплёванные булыжники, как тяжело подскакивают пышные румяные лепёшки и летят в пыль, в вонючие лужи… погибают под топчущими ногами…