Первый эйдос - Емец Дмитрий

Тухломон поднял Фролока за ногу, перекинул его через плечо и, насвистывая, стал спускаться по лестнице. Мертвая мавка не знала, что четверть часа спустя ее доставят в Тартар и небрежно, как старую тряпку, швырнут на дно глубокой расщелины.

Тот, кому кажется, что предательство оплачивается, существует в мире иллюзий.

Когда Мефодий отыскал Дафну, она уже очнулась. Дафна сидела на полу и терла рукой лицо. Меф осмотрелся и спрятал меч. Чутье, верное как хронометр, подсказывало, что, кроме Даф, в доме никого нет. Сражаться не придется.

Депресняк, очнувшийся намного раньше хозяйки, хмуро вылизывался. Вид у кота был недовольный. Битва с мавкой успела изгладиться из короткой кошачьей памяти. Осталось лишь недоумение, что это за вонючие клочья висят у него на когтях и почему во рту такое ощущение, словно он дегустировал содержание мусорника.

– Как ты здесь оказалась? – спросил Меф у Дафны.

– Не знаю, – ответила она, озираясь ничуть не с меньшим недоумением, чем сам Меф.

– Как не знаешь?

– Ждала тебя. Какой-то ребенок закричал, что ему нужна помощь. Я поднялась – и больше ничего не помню, – сбивчиво пояснила она.

– Какой ребенок? Где он?

– Понятия не имею.

Меф сосредоточился. Опасность и враждебность ощущались, однако были уже размазанными. На полу он нашел несколько вонючих пятен. Пятна слабо светились, и Меф предположил, что это слизь, оставленная раненой нежитью. Такая же слизь была на лапах у Депресняка.

С нежитью ясно. Она заманила Дафну и напала. Кот сумел дать отпор, и нежить убралась. Однако помимо нежити существовало еще нечто. Мефу казалось, он ощущает присутствие валькирии. Оно не выражалось ни в запахах, ни в материальных следах, но все равно Мефодий не мог отделаться от этой мысли.

– Ты не сражалась с валькирией? – спросил он.

Даф с сомнением хмыкнула.

– Если бы сражалась, ты разговаривал бы со мной в загробном режиме.

Все же Меф не мог выкинуть из головы, что валькирия здесь была. Бредь какая-то! Именно так, бредь – в женском роде.

– Как ты меня нашел? – спросила Даф.

– Подключил истинное зрение… – пояснил Меф. На его взгляд это было очевиднее некуда.

Даф слушала его рассеянно. Она продолжала тереть щеки, удивляясь, что почти не ощущает собственных прикосновений.

– На, держи! Я все-таки их достал! – сказал Мефодий.

Он вытащил флейты и, спокойно держа их голой рукой, без мешковины, положил на колени Дафне. Она, слабо улыбаясь, потянулась к ним и, вскрикнув, отдернула руку.

– Что ты с ними сделал? Что? – крикнула она.

– Ничего, – удивленно ответил Меф.

– Нет сделал! Они обожгли меня! Забери! – Дафна дернула коленом. Если бы Меф не подхватил флейт, они бы упали.

– Возможно, дело во мне и в дархе. В нас много мрака, и флейты им пропитались. Я их испортил. Не стоило их вообще касаться, – виновато предположил Меф.

Дафна кивнула.

– Как хрупко все, что создано светом, – сказала она грустно.

Дафне казалось, ее слова относились к флейтам. В действительности же получалось, что она говорит о себе. Наконец Даф встала, опираясь на руку Мефа. Ее пошатывало, но идти она могла.

Примерно через час Дафна оправилась настолько, что почти стала прежней. Синие круги под глазами исчезли. Лишь изредка она вздрагивала и оглядывалась. Ей чудилось, что кто-то стоит у нее за спиной. Она же первая затащила Мефа в кафе.

Ела Дафна неожиданно жадно и много. Меф ее не узнавал. Обычно Даф не испытывала особого аппетита, с легкостью перебиваясь шоколадками, булками, пиццей.

«Кажется, она ничего. Восстанавливается. А все же с валькирией я встречусь», – подумал Меф.

Он и не подозревал, что случится это скорее, чем он думал.

Иркин ключ от квартиры Бабани немного погнулся, стал застревать в замке, и она решила сделать дубликат. Даром копирования сущностей валькирии не владеют. Делать нечего – пришлось обращаться в киоск на рынке.

В киоске царствовал мачо лет шестидесяти, с широким пиратским лицом и бородой, как у шкипера. Он с такой небрежностью ронял слова, так швырял ключи в коробку, так восхитительно пропускал мимо ушей все обращенные к нему вопросы, был так хрипл, так высокомерно холоден, так отстраненно прекрасен и отрешен от всякого земного труда, что Ирка даже проверила, нет ли у него магической ауры. Кто знает, может, он страж в изгнании? Но нет, мужик был нормальный – не страж и даже не монарх без трона. Наблюдая за ним, Ирка получила искреннее удовольствие, хотя ей и пришлось приходить за ключом дважды и сделан он был в результате плохо.

– Мамой клянусь, не понимаю я вас, хозяйка! Я б его убил. Или меня пошлите: я убью. Пошлите, а? – попросил Антигон.

– Нет.

Кикимор озадачился.

– Но почему? Он же криворучка, хозяйка! Зачем ему жить?

– Антигон, ты странный. Вместо того чтобы наслаждаться жизнью в процессе ее проявлений, ты ожидаешь каких-то внешних результатов, – заявила Ирка.

Антигон удивленно заморгал синеватыми русалочьими веками. Сложных рассуждений он не любил, имея все причины не доверять им. Чем сложнее хозяйка рассуждает, тем больше вероятность, что она стремится себя обмануть. Если задуматься, то большая часть жизни проходит в поисках вариантов самообмана. Стоит ли игра свеч и салат майонеза – вот в чем вопрос?

Навестив Бабаню, Ирка от нечего делать заглянула в Серебряный Бор к Багрову, однако на лодочной станции того не оказалось. Ирке это не понравилось, и она сдвинула брови.

– Бедная мерзкая хозяйка! – посочувствовал Антигон.

– Почему это я бедная?

– Досадно, когда хочется сказать кому-то, как сильно он не нужен, а найти того, кто не нужен, никак не удается, – невинно сообщил Антигон и тотчас – о счастье! – заработал первый за день пинок.

Ирка уже уходила, когда возле лодок – их вечно красили, так часто, что непонятно было, когда же на них плавают, – Ирка встретила какую-то девушку. Пляжного вида, с великолепными ногами, с облезшим носом, она была явно из тех, кто все лето пропадает у воды.

Девушка тоже кого-то искала. На Ирку она зыркнула без интереса и без ревности, как на человека, который не может представлять угрозы. Ирка подумала, что это ее карма. Ни одна женщина никогда не считала ее соперницей. Напротив, женщины ее подозрительно любили, за исключением разве что таких бабищ, как Таамаг.

Первый, колясочный, период жизни, конечно, не в счет, но даже и позднее, когда она уже была валькирией, Ирке вечно, не церемонясь, давали подержать пальто, велели занять очередь или бросали на нее чужих детей. Все это делали небрежно, точно никому и в голову не могло прийти, что она способна отказаться. Даже у незнакомых людей Ирка вызывала безусловное доверие.