Чернокнижники - Бушков Александр

И, что печально, вряд ли получится (как бывало в других местах и в другие времена) прислать сюда сильную тревожную группу, способную в два счета захватить дом со всеми обитателями и учинить расследование с допросами. Сейчас как раз пристально исследуется будущее Барятьева — чтобы не получилось вмешательства в естественный ход истории и, самое страшное, ее изменения. И результаты Савельеву пока что неизвестны. Наконец, есть чисто технические причины… Все до единой здешние комнаты, которые Савельеву удалось увидеть, были малы для того, чтобы вместить «карету» — потолки низковаты. Быть может, тут и сыщется подходящий зал, но пока что Савельев о таком не знал. Так что в дом на «карете» не попадешь. Разве что послать ее в прилегающий лес, ночной порой? Ну, об этом должно думать командование…

В общем, остается одно: не спешить, не суетиться, спокойно плыть по течению. Несколько дней погоды не сделают. В конце концов, еще неизвестно, что именно князь намерен ему поручить — уж из сути поручения что-то да будет видно, что-то да прояснится. Если, пользуясь беззастенчивой лестью (а Федя наш на нее ох как падок), попробовать его разговорить, осторожненько что-то выведать, хотя бы о…

Он встрепенулся, поднял голову. Никаких сомнений: кто-то шумно и бесцеремонно распахнул дверь, ведущую из кабинета в его покои. Савельев напрягся, пожалев о полном отсутствии оружия. А впрочем, те, кто замыслит что-то недоброе в отношении гостя, уж наверняка постараются прскользнуть к нему тихонечко, на цыпочках, чтобы застать спящего врасплох…

Подкрался к двери, прислушался. В прихожей шумно упало кресло, знакомый голос чертыхнулся. Потом Тягунов громко позвал:

— Аркаша, сокол ясный, ты где? Темнотища у тебя тут, а я свечу обронил, она, стервь, и погасла…

Взяв подсвечник, Савельев вышел в прихожую, настороженный, готовый к любым неприятным неожиданностям.

Таковых вроде бы не усматривалось. В прихожей обретался один-единственный человек, господин капитан Тягунов — сразу видно, успевший изрядно принять на грудь. В левой руке у него была пузатая темная бутылка с высоким горлышком, еще две он зажимал под мышкой.

— Ах, это вы, Василь Фаддеич… — спокойно сказал Савельев. — Не спится?

Он присмотрелся: Тягунов, конечно, был изрядно выпивши, но похоже, оставался пока что в ясном сознании.

— Я вот что подумал, Аркаша, — как ни в чем не бывало сообщил Тягунов, поднимая с пола оброненный подсвечник и зажигая свечу от савельевской. — А не посидеть ли нам ладком, да не потолковать ли по душам? И не о пустяках, а о вещах серьезных? Мы ж с тобой теперь как бы и компаньоны, два негоцианта, оба-двое, и вот, хоть ты меня живьем ешь, а я полагаю, что есть у нас с тобой свои дела…

— Интригуешь, Фаддеич, — усмехнулся Савельев, решив, что коли уж к нему новоиспеченный компаньон обращается на «ты» и по имени, то ради соблюдения достоинства следует ответить тем же.

Он рассчитал правильно: нисколечко не обидевшись на проявленное к нему амикошонство, Тягунов сказал серьезно:

— Аркаша, я уж давно убедился, что человек ты умный, с соображением. А коли так, может, уже и догадываешься, что у нас с тобою могут быть чисто свои дела… Как у неких высоких господ — чисто свои… Посидим?

— Посидим, — сказал Савельев.

Он и не пытался спровадить нежданного гостя, а наоборот. О чем бы тот ни пришел говорить, несомненно, хоть капельку нового и полезного да узнаешь. Так что наоборот, приветить надо…

— Проходи в кабинет, Фаддеич, — сказал он, посторонившись.

— Вот это ты правильно, — одобрительно сказал Тягунов. — Уж нам-то с тобой к чему церемонии? Ты — Аркаша, я — Фаддеич… но не Васька, потому как я все же постарше тебя буду… — он поставил свечку на стол, предварительно небрежно смахнув оттуда стопу бумаги прямо на пол.

Савельев торопливо убрал чернильницу, чтобы ее не постигла та же участь. Со стуком расставляя бутылки, Тягунов приговаривал:

— Сейчас оросим малость душу… А не хватит, из погреба еще принесем, можно…

Савельев с искренней растерянностью развел руками:

— Вот только стаканов у меня…

— Молод ты, Аркаша, в армии не бывал, в походы не ходил… — фыркнул Тягунов, роясь в больших квадратных карманах своего кафтана. — С воинской сообразительностью незнаком… Вот тебе стопки, вот тебе штопор, вот тебе колбаса с краюхою хлебца, и даже ножик складной имеется, чтоб все это пластать. Солдатскую смекалку не пропьешь и не потеряешь… Двадцать пять годков под барабаном…