Гнезда Химер - Фрай Макс

Я не надеялся на Хэхэльфа, не рассчитывал на него, а просто знал, как теперь все будет. Сформулировать, правда, не мог, но принимал это бессловесное знание с восторгом и благодарностью.

До наступления ночи мы с Хэхэльфом помалкивали. Порой лениво обменивались репликами с остальными пленниками, которые с удовольствием обсуждали манеры, привычки и внешний облик страмослябских пиратов. Грех не присоединиться к такой дискуссии!

В ходе импровизированного семинара, посвященного этому удивительному народу, я узнал много нового и интересного. В частности, с изумлением выяснил, что среди страмослябов совсем нет женщин. Не только на отдельно взятом пиратском корабле, а вообще нет. Мой закономерный вопрос о том, как они размножаются, спровоцировал длинную лекцию о скотоложстве, изобилующую натуралистическими подробностями. А когда я робко заметил, что эта версия не дает ответа на вопрос, откуда у них берутся дети, мне задумчиво ответили: «А кто их знает…»

Общее мнение было таково, что страмослябы – вообще не люди, а очередное колдовство Мараха Вурундшундба, за которыми, оказывается, закрепилась слава самых мрачных шутников Хоманы.

А еще я узнал, что судьба пленников – в том случае, если бы на их жизненном пути не встретился такой замечательный полезный парень, как я – была бы не столь ужасна, как я полагал. Пленников, конечно, продают в рабство, но к работе по хозяйству не допускают, чтобы чего не испортили. Участвовать в групповом пьянстве на многочисленных праздниках, которых, если верить моим новым знакомцам, чуть ли не больше, чем дней в году, пленным чужеземцам тоже возбраняется: недостойны. Так что страмослябские рабы ведут размеренное праздное существование. Собственно говоря, их держат только для того, чтобы хозяин мог похвастать перед соседями своей зажиточностью – дескать, вон сколько ртов кормлю! И еще для того, чтобы они принимали посильное участие в организованном обжорстве во время «Снусова тыженя».[46]

Насколько я понял, «Снусовым тыженем» называется обряд поминовения усопших предков, в ходе которого хозяин дома и его домочадцы должны поглотить как можно больше пищи. Согласно страмослябским суевериям, вся жратва, съеденная за эти дни, неким мистическим образом отправится к покойным прародителям хозяина дома, и тем придется обходиться этим пайком до следующего года. Ради благополучия гипотетических предков страмослябы идут на любые жертвы, вплоть до заворота кишок. Поэтому прожорливые чужестранцы у них на вес золота, а скромных ребят с умеренным аппетитом после нескольких лет «сладкой жизни» обычно отпускают на волю и даже помогают выбраться на большую дорогу: чтобы места зря не занимали, никчемные…

Страмослябские пираты то и дело появлялись в поле нашего зрения, как живые иллюстрации к рассказам моих спутников. Теперь, когда между мной и этими чудесными людьми встала невидимая, но непроницаемая стена моего «демонического» авторитета, который не допускал никакого панибратства и даже не позволял им приближаться на расстояние вытянутой руки, они наконец-то показались мне смешными и нелепыми персонажами старинных лубочных анекдотов или, скажем, немецких шванок.

Даже на пике ежевечернего бурного веселья страмослябы не попытались наладить со мной душевный контакт. И вообще они вели себя так, словно ни меня, ни их пленников нет на судне. Я почти полюбил их за это! Правда, моя новорожденная любовь к ближним подверглась серьезному испытанию, когда эти милые люди занялись хоровым пением.

Я зажимал уши руками, но голосовые связки пиратов были сильнее моих жалких попыток укрыться от реальности.

дружно вопили они. И проникновенно повторяли:

Этот незамысловатый текст нам пришлось выслушать раз восемьдесят, и только после этого испытания небо сжалилось и даровало мне вожделенную передышку.

– Ну что, Ронхул Маггот, теперь поболтаем? – неожиданно предложил Хэхэльф, когда на палубе стало почти тихо. Пиратские крики и пение сменились душераздирающим храпом, который, впрочем, вполне мог сойти за тишину – все познается в сравнении…

Мне-то казалось, что Хэхэльф давным-давно задремал, как и его спутники, донельзя утомленные давешним морским сражением. Я и сам уже начал было клевать носом, но, услышав голос Хэхэльфа, тут же встрепенулся.

Меня с момента знакомства распирало – не то от вопросов, не то просто от желания рассказать свою историю и как следует поплакаться на судьбу. Я отлично знаю, что нет занятия более глупого и недостойного, чем жаловаться на эту стерву, хуже может быть разве что пересказ цикла анекдотов про тещу. Но у меня была минута слабости, мне просто позарез требовалось выговориться! Да и Хэхэльф погибал от любопытства, так уж все удачно совпало.

Моя «минута слабости» продолжалась часа два, не меньше. Хэхэльф слушал внимательно и почти не перебивал. Ячувствовал, что он верит каждому моему слову – не потому, что парень был доверчивым дурачком, конечно. Просто он чувствовал, что я говорю правду и только правду, словно поклялся на Библии в суде присяжных.

В результате я выложил ему все как есть. Давно уже мне не доводилось говорить столько правды о себе за один присест, не разбавляя ее художественным вымыслом.

– Да, влип ты, Ронхул! – сочувственно подытожил Хэхэльф, когда я замолчал и уставился в темноту, опустошенный собственной словоохотливостью.

Я молча кивнул и улыбнулся от облегчения: наконец-то хоть кто-то оказался способен оценить, НАСКОЛЬКО я влип.

– Ничего, выкрутишься! – оптимистически пообещал Хэхэльф.

– Твоими бы устами, дружище!

– Ты представить себе не можешь, как тебе повезло, – серьезно сказал он. – Я – не какой-нибудь там могущественный Ург и уж тем более не Вурундшундба. Но я могу помочь тебе куда больше, чем все они, вместе взятые. Мои добрые приятели на короткой ноге с тем самым Варабайбой, которого ты ищешь.

– Что?! – я ушам своим не поверил.

– Что слышал. Для того чтобы познакомиться с Варабайбой, не нужно быть таким уж великим героем. Достаточно быть своим человеком на острове Хой. А я там вырос.

– А говорил, что ты – из Инильбы на Халндойне…

– Так оно и есть. Я – четвертый из сыновей бывшего владельца замка, построенного на острове в центре озера Инильба, так что можно сказать, что я и все мое семейство – дважды островитяне… Сейчас замок вместе с островом и озером перешел к моему старшему брату. А я там родился и жил, пока мне не исполнилось восемь лет. А потом я попал на Хой, к людям бунаба. Отец оставил меня там в качестве заложника: так ему было нужно. Он заключил с ними какой-то дурацкий договор. Видишь ли, когда у человека больше десятка сыновей, ему уже почти все равно, что с ними случится: одним больше, одним меньше… Впрочем, все к лучшему! Я вырос среди бунаба, стал там своим и могу сказать тебе, положив руку на сердце: когда я смотрю на своих братьев, воспитанных в родительском доме, я понимаю, как мне повезло!