Нити разрубленных узлов - Иванова Вероника Евгеньевна

Бальга явно взял меня на заметку. А теперь к тому же ничто не мешает ему подобраться ко мне поближе. Воспользуется ли он этой возможностью? Я бы воспользовался. Особенно если бы имел какие-то далеко идущие планы насчет чужака. А планы есть, это чувствуется. Блондин смотрел на меня оценивающе. Причем так, как это делают люди, желающие получить выгоду. Я сам его не интересую, а вот то, что можно сотворить с моей помощью, вольной или невольной…

Кто бы мог подумать, что звезды поют? Выводят тихие трели в черном небе. Или это щебечут местные птицы? Почему же раньше ничего не было слышно? А наверное, из-за жары. Она спала, и птахи покинули свои укромные гнезда, чтобы размять крылья и усладить слух тех, кто бодрствует, своей нехитрой песней.

Журчащий свист повторялся снова и снова, то приближаясь, то отдаляясь. И звучал он поверх крыш, как и положено.

Пора все-таки ложиться спать. Голова слишком ясная, но, если закрыть глаза, вдруг получится увидеть сон? И может быть, во сне придет ответ на вопрос: как действовать дальше?

Начать поступать правильно?

Продолжить совершать ошибки?

Узел пятый

Где-то…

Нога болит. Сильно. Душераздирающе. Как будто принадлежит мне. А может, так оно и есть?

Нет, не верю. Не хочу верить. То первое тело, хоть и долго оставалось непослушным, в конце концов подчинилось. Или подчинило меня? Не знаю. Неважно. Зато оно понимало мои приказы.

Со вторым вышло хуже. Кажется. Не могу быть уверенным, потому что память отказывается сообщать, что тогда случилось. Помню подступающую темноту посреди белого дня. Помню, как отчаянно рванулся прочь, когда беспросветные щупальца протянулись ко мне. Помню стремительный невесомый полет и удар о прутья новой клетки. А потом все заволокло дымом. Внутри и снаружи. До того самого мгновения, как вернулась боль.

Глаза распахиваются шире. С новым приступом. Рука тянется к перерезанным сухожилиям, но останавливается, на волосок не доходя до вкривь и вкось наложенных бинтов. Останавливается, потому что я вижу ее всю, до кончиков пальцев, и не чувствую отторжения.

Обгрызенные ногти, короткие донельзя, но под которые все же ухитрилась забиться серая пыль. Угловатые кости запястья, тощие фаланги с шишками суставов, загорелая кожа, покрытая сеткой белесых царапин. Гладкая. Упругая. Молодая.

Продолжаю осмотр.

Колени, обтянутые полотном штанов, торчат, как у кузнечика. На ребрах, суматошно прыгающих вверх-вниз, ни одной капли жира. Впрочем, мяса пока еще тоже не накопилось. Рановато. Как-никак моему телу совсем немного лет. Десять или немногим больше. Костяк достаточно крепкий, но когда он сможет налиться силой? Да и сможет ли вообще?

— Это тело уже израсходовано. Надо найти другое. Если сможешь.

Голос звучит из дальнего угла комнаты.

Не помню, как оказался под этими каменными сводами. Наверное, приволокли. Вряд ли взрослым мужчинам стоило большого труда нести тощее мальчишеское тельце. Тем более волоча ногами по земле, о чем ясно говорят свежие грязные пятна с прорехами посередине. Ну да, кто же будет заботиться о целости и сохранности узника, отправленного в тюрьму? Хотя…

Разве в тюрьмах бывает так светло? Потолок нависает низко, но почти сразу же под ним по всей длине стены, явно выходящей на улицу, пробиты многочисленные окна. Да, через них невозможно вылезти наружу, потому что ячеи кованой решетки слишком малы, но света внутрь проникает, пожалуй, даже сверх меры. Мне приходится прищуриться, чтобы рассмотреть источник голоса, давшего странный, но, похоже, весьма мудрый совет. Сначала кажется, что это всего лишь куча тряпья, сваленная у стены, но потом взгляд проясняется настолько, чтобы разобрать очертания человеческого тела. Правда, оно выглядит как-то неправильно. Словно чего-то не хватает. И когда я понимаю, чего именно, от корней волос на спину начинает спускаться струйка холодного пота.

У человека, сидящего прислонив спину к каменной кладке, нет ни рук, ни ног.

Наверное, я выгляжу испуганным, потому что он старается улыбнуться:

— Не бойся. Я не причиню тебе вреда.

Лишние слова. Неуместные. Страха во мне нет. Зато разгорается любопытство, и я, припадая на скрюченную болью ногу, подбираюсь ближе к странному незнакомцу, заодно получая возможность получше его рассмотреть.

Человек немолод. Волосы, спутанными сальными космами падающие на плечи, давно уже седы, и только грязь добавляет им серого цвета. Лицо изборождено морщинами, сверху вниз и слева направо. Но не столько возрастными, сколько теми, что волей-неволей возникают, когда приходится слишком часто щуриться, глядя на яркий свет. Свет, кажется, каким-то чудом задержавшийся в чертах калеки.