Душа оборотня - Прозоров Александр

Велена заговорила, и он удивился, насколько изменился ее голос: стал ниже тембром, в нем появились просительные нотки, иногда умоляющие о чем-то шепотом, иногда срывающиеся почти на визг в безумных требованиях. Так иногда шаманы вводят себя в транс для общения с богами. Языка он не понимал, даже не слышал подобного. Голос девушки стал невыносим: он царапал барабанные перепонки, как кусок битого стела, скреб по нервам, как железная вилка по пустой тарелке. Хотелось закрыть уши, чтобы не слышать этого скрежета, этого визга, проникающего в мозг стальной иглой… И холод. Он заполнил тело, перехватил горло, сузив дыхательные пути до размера булавочного укола, он поднимался все выше, заливая льдом мысли, погребал под собой сознание…

— Мне холодно, — прошептал Олег, пытаясь разглядеть лицо Велены в падающей на него тьме, — мне очень холодно…

— Все, мой хороший, все. — Он почувствовал, как девушка ложится рядом, накрывает себя и его тяжелой шкурой и прижимается к нему горячим телом, обнимает его, стараясь согреть, не отдать вдруг пришедшей зиме.

Так, наверное, было до мироздания: холод и тьма, тьма и холод. Пустота, в которой нет ничего: ни движения, ни звука, ни отблеска, ни даже мысли. Ее не с чем сравнить, нечем измерить, она всеобъемлюща и всесильна. Здесь нет сторон света, нет ни верха, ни низа. Здесь не страшно, потому, что некого и нечего бояться, и чувства здесь не нужны, потому что жизни здесь тоже нет.

И так было долго, очень долго — сто лет, тысячу, миллион? — прежде чем краешком сознания он отметил песчинку тепла. Середин вдруг понял, что она, эта песчинка, была с ним всегда, что именно она удержала его на самом краю пустоты, не позволила раствориться в ней, превратиться в неосязаемое «ничто». Медленно, очень медленно холод стал отступать, а пустота — сморщиваться, как сдувающийся воздушный шарик. Тепло отвоевывало сантиметр за сантиметром его тело — так огонь сжигает бумагу, сперва обугливая по краям, пока веселое пламя не вспыхивает, стремительно поглощая чистый лист.

Первыми вернулись звуки, и ведун с радостью узнал пиликанье сверчка, мышиный писк, шепот травы за окном. Он открыл глаза. Была ночь… Ночь? Он видел все до мельчайших подробностей, различал круглые сучки на потолке, тонкие швы в стыках досок, нитку паутины в углу комнаты, которую торопливо тянул неугомонный паук. Середин опустил глаза: Велена лежала рядом, обхватив его руками, словно боялась потерять, золотые волосы рассыпались у него по груди невесомыми нитями.

Олег пошевелился, проверяя возникшее ощущение силы и ясности, осторожно убрал ее руки, высвободился, встал на ноги и накрыл девушку шкурой. Он дышал полной грудью, стараясь забыть кошмар, он пил ночной воздух, глотал его, как живую воду, насыщал кровь, заставлял ее быстрее бежать по венам, обогащая кислородом самые отдаленные уголки тела.

На печке что-то зашуршало, ведун обернулся. Пестрая кошка Велены таращила на него глазищи, словно упрекая за то, что так рано проснулся. Она медленно и грациозно встала, потянулась и прыгнула с печки на пол. Ее тельце вытянулось в прыжке, горящие глаза, казалось, выбирали точку приземления, хвост распушился. Это было так красиво и забавно, что Середин шагнул вперед. Воздух вдруг стал тугим и упругим, будто Олег двигался в воде. Он наклонился и поймал кошку в полете, подставив ладонь под мягкое брюшко. Фрея замерла, не понимая, что случилась, потом мяукнула и забилась, пытаясь освободиться. Середин рассмеялся, выпустил ее, но оборвал смех, оглянувшись на Велену. Он присел над ней, погладил рассыпавшиеся волосы. У нее было осунувшееся, усталое лицо, под глазами залегли тени. Олег почувствовал прилив желания, но сдержался.

Проснулся зверский голод. Ведун огляделся, открыл печную заслонку. В печи стоял еще теплый горшок с гречневой кашей. Середин подсел к столу и принялся заглатывать ее, почти не жуя, не чувствуя вкуса, а только ощущая, как наполняется желудок. Каша кончилась слишком быстро, он с сожалением отставил пустой горшок. Где-то здесь был творог и молоко…

Олег прошел в сени, обнаружил молоко в крынке и творог, завернутый в полотно. Он съел все тут же, даже не присаживаясь, только удивляясь самому себе: какой-то жор напал, как у рыбы с первыми лучами солнца. Кстати, неплохо бы узнать, сколько времени. Он толкнул дверь и вышел из избы.

Шорохи ночи окружили его, словно только и ждали, когда он выйдет. Возился выхухоль в камыше, сонно копошились утки на другом берегу, гукнул в лесу филин. Середин поднял голову. Необычайная яркость звезд поразила: казалось, он мог различить и сосчитать каждый огонек Млечного пути. Озерная вода пахла кувшинками, водорослями, через перешеек метнулась водяная полевка, прошуршала сухими стеблями гравилата и беззвучно нырнула, словно в нору спряталась. Ведун почувствовал такое небывалое единение со всем окружающим, такую принадлежность к природе, будто озерная вода стала его кровью, волосы — травой, сама земля — телом, живущим в вечном переплетении, отдающим силу и получающим обратно бескорыстно и навсегда.