Таня Гроттер и ботинки кентавра - Емец Дмитрий

Почему-то никто, кроме Гуннио, не замечал этого свечения. Вот тогда у него и мелькнула мысль, что боевой маг не так уж и неуязвим.

– Три! – крикнул Матт Рац.

И вновь Гуннио увидел окутавшее его сияние. Сам магпитан – а точнее, его двойник – остался на месте, но Гуннио заметил, что сияющий фиолетовый кокон внезапно появился по правую руку от него и начал сгущаться. Удивляться такому раздвоению времени уже не было. Философию лучше оставить философам. В драке же думать скорее опасно, чем полезно.

– Гломус вломус! – выкрикнул Гуннио это невесть откуда пришедшее ему на язык заклинание и выбросил чугунный кулак прямо в центр фиолетового свечения. А спустя мгновение зарядил другим кулаком прямо в лоб согнувшемуся от боли Матт Рацу, проявившемуся там же секундой позже. Гвардеец был еще полупрозрачен, но уже вполне материален.

Третьего удара не потребовалось. Магпитан Матт Рац растянулся на брусчатке, бесчувственный как старая колода. Его дублер дрогнул и, поразмыслив немного, превратился в розоватый дым. Гвардейские солдаты кинулись поднимать своего командира и, закинув его руки себе на шею, поволокли в казармы. Ступни магпитана скребли по камням, служа напоминанием о бренности всего сущего. Лишь к вечеру он пришел в себя.

– Этот парень видел меня! Раскусил лучший мой трюк! Никто в Арапсе на такое не способен, – с усилием выговорил он.

Переминаясь с ноги на ногу, рядовой Гуннио ухмылялся, ощущая устремленные на него взгляды. Магшал Ню Рат, прихрамывая, подошел к нему.

– Браво, рядовой! – рявкнул он. – Ты утер нос этим гвардейцам!.. Бутер, выдай ему пять монет! Но как, поглоти меня земля, тебе это удалось?

– Я прикинул, что он возникнет именно здесь. Вроде как он этот фокус уже проделывал разик, так что я просек. Только он, значит, застыл, я кулак и выбросил, – пояснил Гуннио.

– Угадал, значит?

– Чутье у меня на это дело! Частенько драться приходилось, – сказал Гуннио.

У него хватило ума не заикаться про фиолетовое свечение. Не так давно на городской площади он стал свидетелем казни мага, способного видеть ауру.

– Три дня отдыха от муштры! Браво, рядовой!

Когда магшал Ню Рат удалился, Гуннио встал в строй. И сразу, точно давно дожидаясь этой минуты, руку ему просверлила боль. Она была такая, словно запястье пилили тупой пилой, изредка добавляя один-два удара зубилом чуть выше, в лучезапястную кость.

«ТЫ СДЕЛАЛ ОШИБКУ, ГУННИО, ПРОЯВИВ СВОЙ ДАР! ТВОЯ ЖИЗНЬ ВЫКУПЛЕНА ЛИШЬ ПОВИНОВЕНИЕМ. ПОКА ТЫ ПОВИНУЕШЬСЯ МНЕ – ТЫ ЖИВ».

Каждое слово было как обжигающая пощечина, как прикосновение раскаленного утюга к телу. И не только к телу. Сознание тоже сжималось, слабело.

– Что у тебя там такое? Побрякушка, что ли? – спросил у него стоявший рядом в строю Псойко Рыжий, унылый малый с бородавкой на носу, которого кусали все без исключения собаки. Он был продавцом оловянных солдатиков, пока его не угораздило, получив по ошибке чужую повестку, заявиться на призывной пункт, чтобы прояснить недоразумение.

Гуннио очнулся. Осторожно пошевелил рукой. Она действовала. Боль отпустила. На этот раз это было лишь предупреждение.

«ПОКА ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ, ГУННИО! ДАЛЬШЕ БУДЕТ ХУЖЕ!»

– Ничего, – сказал рядовой Гуннио и быстро сунул руку под панцирь.

Солдаты поглядывали на него с сочувствием. Возможно, думали, что он проверяет, не ранил ли его этот костолом-гвардеец.

Знали бы новобранцы, что делал их кумир рядовой Гуннио на самом деле! Чей синтетический мех гладили и щупали его пальцы, у кого они искали помощи и одобрения. Узнай они это, они подняли бы его на смех, а возможно, просто покрутили бы пальцем у виска. Но, так или иначе, они выразили бы свое крайнее изумление.

– Пап, купи!

– Зачем тебе эта обезьяна? Она же китайская! Нелепая дешевая обезьяна! Китайские игрушки ломаются еще в магазине! Надо покупать нормальные крепкие русские игрушки!

– Ну па-а-ап! Это не обезьяна!

– Как не обезьяна?

– Это медведь, пап!

– Мне не жалко денег! Да ты же его выбросишь через час!

– Па-а-ап, не выброшу! Купи-и-и!

– А я говорю, что выбросишь. Тебе любой пистолет на десять минут. Не тяни меня за руку! Это у мамы ты можешь выпросить Луну.

– Пап, ну пожалуйста! Па-а-аа!

Он тянет папу за руку. Буксирует его, используя всю силу своей четырехлетней руки против одного папиного мизинца. Отцу – грузному, рано начавшему лысеть человеку, первому забияке среди всех водил и механиков Второго автопарка, это, кажется, нравится. Молодец сын! Здоровая порода, их, гломовская, исконная. Не какие-нибудь там высоколобые сосунки, которых пальцем можно перешибить.

И вот папа уступает. Уступает, разумеется, не сразу, но все же сдается…

– Как ты меня достал! Ну… Э, девушка, покажите нам вон ту обезьяну!

– Это медведь, пап!..

– Сколько с меня?

Медведя засовывают в пакет с названием магазина.

– Спасибо за покупку! – говорят отцу.

– Спасибо не булькает!

Они идут. У отца в руках пиво, у него – медведь, маленький медведь с выпуклыми пуговичными глазами, которого он все время нюхает, хотя медведь пахнет нитками и красителем. И больше ничем. Почему медведь зеленый? Разве бывают зеленые медведи? И… разве можно всю жизнь любить зеленого дешевого медведя?

Но, оказывается, можно… Хотя кто сказал, что мы любим вещи вне воспоминаний о них?

Все это Гуннио, разумеется, не помнил… Разве что иногда во сне мелькало что-то туманное. Но медведя он любил, неопределенно ощущая, что он как-то связан с его прошлым, с его самыми лучшими днями, которые остались где-то позади.

Он не расстался с ним даже тогда, когда, одетый нелепейшим образом – в широченные шорты и майку с пивной эмблемой не существующей в Средневековье компании, – он очутился на пыльной дороге в получасе ходьбы от Арапса. Медведь, глубоко запрятанный в правом кармане шортов и уткнувшийся носом-пуговицей в колоннообразную ногу Гуннио, стал единственной нитью, которая скрепляла его прошлое и настоящее.

Шурасино, самый юный магистр воздушной магии за всю историю Борея, был почти на восемьдесят восемь процентов убежден, что с духами эфира лучше не связываться. С другой стороны, никакого другого способа заделать многочисленные щели пикирующей крепости левитационной замазкой из белой глины все равно не существовало, так что он решил рискнуть.

«Я буду осторожен. Не нарушу ни одного из важных правил. Не буду их хвалить, не засну и, когда они явятся за новым заданием, решительно отошлю их в астрал, сколько бы они ни мельтешили», – ободрил он себя.

До сих пор именно третья пикирующая крепость внушала градоправителям вольного города Борея самые серьезные опасения. А все из-за боевой башни, которая получилась слишком массивной и не желала держаться в воздухе, невзирая ни на какие магические ухищрения. А так как без третьей пикирующей крепости, вписанной в стратегический резерв, оборона границ города-государства была уже не такой надежной, юному магистру велели отложить все дела и заняться левитационной замазкой. Обильно помещенная в многочисленные щели башни, замазка на основе заговоренной белой глины должна была придать пикирующей крепости требуемую прыткость и даже склонность к высшему пилотажу. Правда, те, кто видел летающие крепости в действии, все как один сходились во мнении, что о высшем пилотаже говорить приходится с большой натяжкой. В очень и очень переносном смысле.

Приготовление левитационной замазки, кроме знаний, требовало времени и чудовищного упорства, переходящего в патологическое упрямство. Час за часом Шурасино варил разведенную до жидкого состояния глину в огромном котле, в который через необходимые промежутки времени бросал ногти титанов, волчью желчь, толченную в порошок бирюзу, консервированную синь неба, гремучую скуку в брикетах, язвительность горгулии, мозоли мегеры, гуманизм хмыря в таблетках, фаршированный алмаз и прочие невообразимые вещи, до которых так охочи изобретательные маги воздуха. Разумеется, все это активно приперчивалось знаменитыми ямбовыми заклинаниями, получившими широкое распространение в Борее.

Магистром воздушной магии Шурасино, человек новый в этом городе, стал недавно и случайно. Предыдущий магистр, его учитель, был личностью рассеянной и склонной задавать самому себе вопросы следующего рода: «Я сегодня завтракал? А мне понравилось? А где я был вчера вечером?»

Однажды этот рассеянный чародей задумал набрать первой росы для какого-то зелья, но упустил из виду, что Борей в это время суток обычно находится в полутора километрах над Скалистым Хребтом. Стража у ворот отсутствовала, сами ворота были по небрежности открыты, и никто не помешал магистру совершить свой последний в жизни затяжной прыжок. Возможно, он успел бы еще произнести левитационное заклинание, ибо магам воздушной стихии не нужны метлы или пылесосы, но его энергетический амулет оказался почти разряжен, а крылатые сандалии, промоченные вчера в крокодиловых слезах, были на просушке и меланхолично трепетали крылышками, пришпиленные прищепками к веревке в Облачной Лаборатории.