Черный клан - Градов Алекс

А тем временем Киря умирающим шепотом принялся строить догадки, что с ним приключилось, ставя сам себе разные диагнозы. Почему обморок? Откуда синяки на горле? Почему повреждены голосовые связки? Я слушал, как он сыплет терминами, не без досады. И не без тревоги. Киря был вовсе не глуп — довольно быстро он определил, что его хворь не похожа ни на внезапный приступ астмы, ни на скоропостижную ангину, сопоставил свои ощущения с синяками, оставшимися после лечения, и пришел к близкому к истине выводу, что на него кто-то напал. После чего разговор и вовсе стал похож на опрос свидетелей. Не видел ли я кого поблизости, не заметил ли чего подозрительного и, вообще как оказался в такой час на месте преступления… Я сердито оборвал его, напомнив о том, что он не может разговаривать.

— Да-да, умолкаю. Хотя, конечно, повезло, что ты на меня наткнулся на улице, но жалко, что слишком поздно! Черт, темное дело. Вроде бы ничего у меня не пропало, кроме кепки, но все же… Я подумываю, не написать ли заявление в милицию. Ты ведь не против, если я укажу твои координаты?

— Против! — заорал я.

Еще минут двадцать я убеждал Кирю, если жизнь и рассудок ему дороги, не обращаться за помощью к ментам. Все тщетно — мой друг с ними близко не сталкивался и еще хранил какие-то детские иллюзии на их счет. С огромным трудом я выжал из него обещание не упоминать меня. Кирилл пообещал, но как-то неуверенно и с явным недоумением по поводу моего нежелания сотрудничать со следствием. Ясно было, что он сохранит тайну до первого же допроса, где не по злобе, а по своему простодушию и неопытности все непременно выболтает добрым дядям милиционерам. После чего я автоматически стану главным обвиняемым в разбойном нападении, краже кепки, а также еще в десятке-другом накопившихся в нашем районе нераскрытых преступлений.

Если б он знал! На миг захотелось рассказать ему всю правду. Тут-то я получил бы всю положенную мне благодарность. И санитаров с доставкой на дом.

Я нажал на «отбой» и минут десять ходил по комнате из угла в угол, маясь от тревоги и сердясь на Кирю. Что за жизнь! Даже благое дело нельзя совершить, чтобы не нарваться на ментов! А Киря, между прочим, мог бы хотя бы сказать спасибо, вместо того чтобы играть в сыщика!

Успокоившись, я вернулся на диван и потянул к себе городской телефон. По нему я звонил довольно редко, в основном родителям. На очереди был вопрос, который особенно тяжким грузом лежал на моей совести, — а именно соседская бабка, госпитализированная вчера с инсультом. Элементарная порядочность требовала хотя бы узнать, что с ней. Ну а потом — будет видно…

Никаких бабкиных координат у меня не было. Но я знал, что они есть у мамы. Так что, звоня ей, я совершал еще одно мелкое доброе дело (ибо уклонялся от общения с родителями уже не первую неделю).

Мама так обрадовалась звонку, что мне даже стало стыдно, и я сразу свел разговор на интересующий меня предмет.

— Как там поживает ба… в смысле, эта твоя родственница? Ну, у которой я квартиру снимаю? Что-то ее давно не видно! Я слышал, она в больницу попала?

Мама как-то сразу пригорюнилась, издала тяжкий вздох и плачущим голосом принялась рассказывать. Да, лежит в больнице… Они с папой только-только от нее приехали, все утро у нее провели. И все у нее плохо: и рука, и нога, а главное — голова… Я, подавляя брезгливость, выслушивал неаппетитные подробности бабкиного состояния. Ну и дрянь же этот инсульт! Неужели все это в самом деле из-за меня? Плохо-то как! Блин, что делать?

Сразу промелькнула мысль о Греге. Если он такой крутой целитель…

Я в подробностях представил себе план дальнейших действий. Я уговариваю Грега, беру всю вину на себя, всячески каюсь, и он соглашается мне помочь. Безлунной ночью мы тайно проникаем в больницу и Грег наложением рук полностью исцеляет старую перечницу. Я так и видел, как овощ вновь становится человеком, как яснеет мутный взор, как начинают слушаться парализованные конечности… И вот бабка уже встает с ложа скорби и с благодарностью отдает мне квартиру в бессрочную и бесплатную аренду…

— Всю левую половину тела парализовало, слюна течет, глаз слезится, — частила в трубке мама. — И мямлит почти неразборчиво… Вставать не может, ходит под себя… Но со временем, говорят, станет получше… Одна радость у старушки — телевизор смотреть… Мы с папой ей телевизор наш маленький с кухни отвезли…

— Если у нее половина туловища не работает, как же она телевизор-то смотрит?