Креститель - Прозоров Александр

— А может, ты и прав, Будимир, — неожиданно для собеседника согласился Ираклий. — Не нам перечить воле богов. Сбирай завтра совет волхвов и решайте, кто достоин взойти на стол, кто должен остаться при идолах. Поднимайте людей своих. Я также приду и именем базилевса поддержу вас словом, а коли понадобится — и делом. И упрежу киевских христиан, что деяние свое вы вершите по воле божией. Но токмо помни, путь ты избрал опасный и кровавый. Ныне же поведай всем верным тебе людям, что, коли настигнет тебя внезапная кончина, то вину в этом пусть ищут не в воле богов али в случае, а в деяниях князя Владимира, явных и тайных.

Самым трудным для ведуна оказалось то, что обычно получалось проще всего — найти глину. При попытках копнуть землю ниже города на склонах или в ложбине меж холмами, он неизбежно натыкался на что-то вроде песчаника. В лучшем случае попадался суглинок, который для акта творения никак не подходил. Угробив на поиски почти два часа, в конечном итоге Середин пошел на Подол искать гончарные мастерские, где в длинных ямах вымачиваются по месяцу в воде пласты плотной однородной глины. Здесь ему наконец повезло: по дороге встретилась телега, на которой как раз везли груду этой липкой грязи, и Олег без особых хлопот подхватил с краю изрядный ком.

Вторым элементом, согласно древним книгам, являлся человеческий жир — но в свое время Ворон предупреждал учеников, что при использовании свиного сала эффект получается почти тот же самый, а риска меньше. Поэтому ведун просто купил там же, на торгу, уже топленое сало, несколько пряженцев и пошел вверх но течению вдоль впадающей неподалеку в Днепр реки Глубочицы. Ибо еще тремя требованиями к ритуалу были огонь, проточная вода и полночь — а попытка совместить все это рядом с городом, на виду у ночного дозора и случайных путников, припозднившихся к вечерней страже, могла закончиться самым непредсказуемым образом.

До сумерек Олег добрел до какого-то лесочка. Тропинок и домов в обозримом пространстве видно не было, и ведун начал собирать хворост к небольшому песчаному мыску, образовавшемуся на повороте русла. В сгустившейся тьме он высек искру, от затлевшего мха зажег бересту. Подсунул под сложенный шалашиком сухой валежник, взялся за пирожки.

Ночь сгущалась. Прикончив последний пряженец с вязигой, ведун взялся за глину. Сперва он долго разминал добытый кусок, а когда тот приобрел равномерную вязкость и пластичность, всыпал в него пыль — след волхва — и тщательно перемешал, приговаривая:

— Плоть от плоти, прах от праха, всё едино было, есть и будет вовеки.

Затем начал неспешно лепить человечка — тут требовалось добиться предельно возможного сходства. Увы, хорошим скульптором ведун не был, а фотографии, чтобы прилепить вместо лица, не имел. Пришлось ограничиться скупо нарисованными волосами и бровями, точками глаз, кнопочкой носа и разрезом вместо рта. Зато у Олега имелось главное — плоть жертвы!

Он сделал аккуратный разрез на груди, поместил волос внутрь, тщательно затер шрам, затем обмазал фигурку салом, не прекращая бормотания. Взял кривую ветку, прилепил на нее скульптурку так, чтобы она стояла вертикально, поднял глаза к небу. Там с пронзительной яркостью, доступной только южным землям, сияли звезды.

— Полночь не полночь, — вздохнул ведун, — а время бесовское. Начнем.

Он поставил ветку с фигуркой на угли, подложил вокруг еще несколько веточек. Дождался, пока чадящим красным пламенем загорится жир, вскинул руки над костром:

— Ты, огонь, прародитель всего сущего, пропусти в этот мир сына земного, именем Будимировым, плотью мужской, обличьем человеческим. Прими его дитем живым, душою чужим, телом единым с волхвом киевским Будимиром, слугой Перуновым…

Тут следовало рассказать про жертву как можно больше, но, увы — Олег ничего больше просто не знал.

— Ты, вода, текла из-за гор, по полям, лесам, лугам широким, — продолжил он ритуал, зачерпывая воду из реки и поливая ею скульптурку, — Под небом синим, в ночи черной. В тепле грелась, в холоде мерзла. Ты луга поливала, деревья омывала, на ведуна Будимира текла, да в реку уносила. Унеси вода, злое-чужое, оставь его, Будимирово, сладкое да белое. Оставляю здесь его голову, его жизнь, его судьбу.

Крестик начал недовольно теплеть — значит, фигурка приобретала ясные колдовские качества.

— Стану не помолясь, выйду не благословясь, из избы не дверьми, со двора ие воротами — мышьей норой, собачьей тропой, окладным бревном, — запел, раскачиваясь, ведун. — Выйду на широку улицу, спущусь под круту гору, выйду в чисто поле, в широко раздолье. В чистом поле, в широком раздолье лежит белый камень Алатырь. Под тем белым камнем лежит убогий Лазарь. Спрошу я у того Лазаря: не болят ли у тебя зубы, не щиплют ли щеки, ни ломит ли кости? Встань, Лазарь убогий, прими с себя болезни и беды. Сними слово змеиное, сними глаз дурной, сними мор черный. Возьми свои беды, отнеси их во Киев-град, отдай ведуну Будимиру, слуге Перунову. Отдай ему слово змеиное… — выхватив нож, Середин проколол кукле рот, — отдай глаз дурной, — он проколол глаза, — отдай мор черный, — нож вонзился в низ живота и в сердце. — Пусть живет волхв Будимир, слуга Перунов, с твоими подарками во всякий день, и во всякий час, и до последнего мига.