Череп епископа - Прозоров Александр

— Все исполню, боярин, — кивнул Зализа, понимая, что только что услышал от невольного тестя духовное завещание. — Куда же ты теперь?

— После допросов твоих тело все мое ломит в плечах постоянно, силы в руках более нет, да и думы совсем другими стали. Ноне ничем, кроме молитвы, Руси святой я послужить не могу. Как ни больно мне, но Бог так распорядился, что защиту отчины своей придется твоим рукам оставить.

— Не беспокойся боярин, — твердо пообещал Семен. — Жизнь свою за землю русскую положу!

— Твоя жизнь ноне, не тебе, а дочери моей принадлежит! — повысил голос боярин Харитон. — А за землю не живот свой класть, землю ты оборонить обязан! Хоть живой, хоть мертвый! Смерть — не оправдание. Клянись…

— Именем Господа нашего… — перекрестился на церковное распятие Зализа и прикоснулся губами к иконе.

— Теперь ступай, кромешник. Видеть тебя более не желаю. Оставь меня с Богом.

Опричник отступил, приложив руку к груди, низко поклонился отцу своей жены, и покинул храм.

В усадьбу он вернулся уже в полной темноте. Ворота открыл сам ярыга, принял повод коня.

— Нет на тебе более долга, Твердислав, — хмуро сообщил Семен, спрыгивая на землю.

— Что ты сказал, воевода? — не осознал услышанного ярыга.

— Нет на тебе более долга, Твердислав! — громко и четко произнес Зализа. — Боярин завещал простить, за то, что ты кровь пролил, его от меня защищая! Не ярыга ты больше, за долг кабалу отбывающий, а обычный крепостной. Волен идти, куда пожелаешь, благо Юрьев дань на носу, волен здесь остаться, волен за труд свой по хозяйству платы просить. Так что, подумай, чего себе надобно.

— Ушел, стало быть, боярин Харитон?

— Ушел, Твердислав.

Зализа вошел в дом, сразу поднялся на второй этаж, вошел в светелку жены. Увидев супруга, заплаканная Алевтина кинулась к нему в объятия:

— Отец!..

Говорить тут было нечего, и Семен просто молча прижал осиротевшую женщину к себе, терпеливо дожидаясь, пока она успокоится. Алевтина вцепилась зубами ему в плащ, пытаясь сдержаться, но слезы текли по щекам и капали опричнику на юшман, пробивая на запотевшем доспехе длинные дорожки. В дверь постучали.

— Ну, кто там? — раздраженно рыкнул Зализа. Створка отворилась, и за ней оказался Твердислав в длинном тулупе, с лаптями поверх тряпочных обмоток и с простецкой мужицкой шапкой в руках.

— Прости, воевода, — низко, чуть не до поля поклонился бывший ярыга. — Ухожу.

— Куда, Твердислав? Да ты что?!

— За боярином пойду, воевода. Девять лет верой-правдой служил, и сейчас не брошу.

— Да куда же, Твердислав? Ушел он!

— Знаю я, воевода. В монастырь он пошел, на Валаам. И я следом отправлюсь.

— Час назад в Замежье он был, в церкви, — вздохнул опричник. — Прощай, ярыга.

— Прощай, боярин. Ты прости, если что не так… — Твердислав надел шапку и, не закрывая светелки, пошел по коридору прочь.

* * *

Когда Хомяк проснулся, по дому полз сочный мясной аромат. Жарко натопленная печь щедро дарила окружающему миру тепло. Сейчас, млея в состоянии полного комфорта, про вторые стекла Никита уже и не вспоминал. Мысли о том, что без двойной рамы в избе станет холодно, казалась полным извращением.

— Надо! — твердо напомнил он сам себе. — Не круглые же сутки топкой заниматься?

В печи стоял горшочек с гречневой кашей с мясом. Примерно с минуту Хомяк колебался — побрезговать, или съесть? Однако мысль о том, что сейчас придется топать к леднику за мясом, искать в погребе крупу, все это соединять вместе в неких неизвестных ему пропорциях, заливать водой, ставить на некоторое время в печь… В конце концов, не мог же он, исходя из своих религиозных принципов, остудить печь и протопить ее снова?

Каша оказалась вкусной — как, впрочем, и все, что готовила нежить. Поев, Никита сходил в сруб к свиньям: здесь тоже было тепло, а пузатенькие розовые хрюшки продолжали деловито вылизывать опустевшее корыто. Старательно не думая о том, что, откуда и почему происходит, хозяин одинокого хутора забрал от дверей веревку, поправил за поясом топор и отправился в лес: вопреки распространенной поговорке, предписывающей готовить сани летом, а телегу зимой, летом по хозяйству хватало хлопот и без того, чтобы заготавливать дрова для холодного сезона.

А вот сейчас, когда на Неве и грядках лежит снег, когда скошенное сено стоит в стогах, а домашняя скотина — в надежных загонах, когда все болота и ручейки промерзли чуть не до самого дна — вот теперь и настало самое время помахать в чащобе топориком.