Повелитель снов - Прозоров Александр

Завезя нужное добро на постоялый двор, князь уже в темноте вернулся к Кошкину, скинул запыленную одежду, достал из сундука чистую, вышитую по вороту и подолу катурлином, косоворотку, бодро слетел по лестнице обратно вниз, через засыпанный соломой морозный двор перебежал в баню.

Сразу за дверью в лицо ударило жаром — за день небольшой домик протопился на совесть. Зверев оставил одежду — и чистую, и грязную — на скамье предбанника, нырнул в едко пахнущую кислым угаром парилку.

— Никак ты, Андрей Васильевич? — сонно зевнул с верхнего полка хозяин. — Дошел-таки? А мне холопы сказывают: вернулся да вернулся. Ан тебя нет и нет. Я в баню и пошел, раз уж протопленная. Ты, Андрей Васильевич, сделай милость, плесни еще пивком на камни. Да. И мне, коли не в тягость, ковшик подай… Ага, благодарствую. Вон и рыбка красная. Ну у стенки… Не видать в пару… Ой… — Боярин опять громко и сладко зевнул: — А ты чего без Пахома возвернулся? Неужто уложил где-то дядьку?

— Едет еще. У него пять возков с добычей, медленно тащится. Вот я вперед и умчался.

— С добычей? Откуда? Войны, помнится, у нас ныне ни с кем нету.

— На Суре татары балуют. Мы с Пахомом на одну шайку наскочили. Ну, само собой, порубили нехристей. Вот добра немного и взяли.

— Пять возков — это немного? — свесился с верхнего полка хозяин дома. — Ну ты, друже, совсем зазнался!

— Да там всего две юрты. Просто места много занимают. Ну и мелочь всякая. Сабли, упряжь, броня кое-какая, халаты, щиты…

— Две юрты?! — Похоже, у Кошкина окончательно пропал сон.

— Да. У нас с отцом, знаешь, нету. А я ныне князь. Вот и думаю: может, в походы с собой одну брать? Князья, поди, с палатками, шатрами ходят. Иные, сам видел, и с юртами.

— Две юрты? — Боярин слез из-под потолка, зачерпнул ковш холодного пива, торопливо выпил. — Сколько же их было? Полусотня? Сотня? А ты вдвоем с Пахомом? Ты того, друже, ты это дело бросай. Нормальный сын боярский с двумя, с тремя — ну ладно, с пятью ворогами один рубится и за победу великую считает. Ты же то с полком польским один полдня бьешься, то с полусотней татар… Сколько их было? Признавайся!

— Да кто же их считал, Иван Юрьевич? Сколько полегло, столько снегом и занесло.

— А лошадей взятых ты тоже не считал? — ласково поинтересовался боярин. — А ну перекрестись.

— Пятьдесят три… — потупил взгляд Зверев.

— Вот оно! На грабеж с заводными не ходят, полон гнать скорость большая не нужна. Значит, полусотня… А вас — двое? Перекрестись!

— Ну один я к ним на стоянку сходил, — вздохнул Андрей.

— Да что ж ты будешь делать! — всплеснул руками дьяк. — Один полусотню порубал! Ты бы хоть холопов с собой водил. Было бы вас два десятка, ужо никто бы не удивился. А ты все един да един. И так слухи о колдовстве твоем по Москве множатся. Только государь Макария успокоил, поручился, к обедне сводить обещал, к причастию доставить, — а ты опять чудишь! Смотри у меня, Андрей Васильевич, смотри! Не хочешь беды себе нажить — так чтобы до весны про тебя вообще слышно не было. Ни слуху, ни духу! Там, может, и забудется. Понял, княже? В собор Вознесенский к причастию сходи: с Пахомом, с дворней, какую соберешь. Причастишься — и затаись до первых гроз!

* * *

— Господи помилуй, господи помилуй, господи поми-и-и-илуй на-а-ас! — широко окрест, над постоялым двором и кожевенной слободой, разнесся звучный всепроникающий бас, и монах Гордей взмахнул слабо чадящим кадилом. — Да воскреснет Бог, и расточатся врази-и Его, и да бежат от лика Его ненави-и-идящий Его. Яко исчезает дым, да исчезнут; яко тает воск от лица огня, тако да поги-и-ибнут беси от лица любящих Бога и знаменующихся крестным зна-ме-ением, и в веселии глаголющих: ра-а-а-адуйся, Пречестный и Животворящий Кресте Госпо-о-о-одень, прогоняющий бесы си-и-илою на тебе распя-таго Господа нашего Иисуса Христа, во ад сше-е-ед-шаго и поправшаго силу диаволю, и дарова-авшаго нам тебе Крест Свой Честный на прогнание вся-а-а-акаго супостата. О, Пречестный и Животворящий Кре-е-есте Господень! Помогай ми со Святою Госпо-жею Девою Богородицею и со всеми святыми во ве-е-еки…

Первыми из ворот вышли трое монахов, за ними — шестеро привезенных с порубежья мужиков, что несли три иконы с позолоченными окладами и две хоругви с вышитыми на темно-бордовой парче золотыми ликами. Может — Христа, может — каких-то святых; Андрей уточнить забыл. В первых рядах жалобщиков затесались еще трое батюшек, в рясах и черных четырехугольных шапочках. Дальше шагала толпа привезенных князем пострадавших, к которым сбоку и позади пристроились еще десятка два юродивых, кладущих на все стороны поклоны.