Фарамунд - Никитин Юрий Александрович

Он вскочил, дикий и остервенелый, заорал в бешенстве, бросился на этих умелых и выученных воевать правильно. Боль ожгла голову, плечи, с силой что-то вонзилось в грудь, но он все кричал, срывая голос, рубил мечом остервенело, с каждым взмахом падала одна из блестящих фигур. Потом в глазах все затянуло розовым, но он двигался через этот розовый туман только вперед, рубил, кричал. Последнюю сверкающую латами фигуру разрубил с такой яростью, что та распалась почти надвое, шагнул дальше, замахнулся. Человек начал отпрыгивать с воплем:

— Рекс!.. рекс!.. Это я, рекс, Унгардлик!

Фарамунд попытался смахнуть красную пелену с глаз. Ладонь сразу стала липкой и пурпурной. На него набросились, хватали за руки, плечи, сильные цепкие пальцы выдирали рукоять меча из судорожно сжатых пальцев.

Голос Громыхало прозвучал совсем рядом:

— Где лекарь?.. Лекаря быстро сюда!.. Рекс весь изранен!

Я не ранен, хотел сказать Фарамунд. Я только...

В голове раздался звон, истончился до комариного. Внезапно наступила тьма.

Очнулся, над ним нависло широкое мясистое лицо. Из-под набрякших век смотрели острые глаза. Когда человек увидел, что Фарамунд поднял веки, он сказал с радостным облегчением:

— Боги... Мы уже не думали, что ты очнешься!

Что случилось, хотел спросить Фарамунд, но из горла вырвался только легкий хрип. Громыхало, Фарамунд узнал его с трудом, сказал торопливо:

— Молчи-молчи. Ты еще слаб. Да и голос сорвал. Я еще не слышал, чтобы кто-то так в бою орал!

Фарамунд прошептал:

— Что... случилось?

— Ты дрался как зверь, — ответил Громыхало с благоговением. — Воины и сейчас гадают, кто же в тебя вселился. Одни говорят — Тор, другие — Сигурд, третьи — Беовульф. А один договорился, что в тебя снизошел сам святой Георгий... Ну, это кто-то из христиан. Объяснить не дали: сразу в морду и вытолкали к другому костру.

— Сколько я... спал?

— Двое суток, — ответил Громыхало с восхищенным почтением. — Об этом тоже будут говорить!.. Ты был так изранен, что мы боялись, как бы ты не помер прямо там... среди трупов.

Фарамунд сделал попытку приподняться, поморщился от боли. Каждая косточка и каждая жилка молила о покое. Он сцепил зубы, сел, опираясь руками о ложе. Он был голым по пояс. На груди, плечах и даже на животе вздувались безобразные сизые шрамы. Кое-где раны были покрыты темными струпьями из засохшей крови.

— Зажило? — спросил он вопросительно.

— Как на собаке, — ответил Громыхало. Он пристально посмотрел на Фарамунда. — Ты непростой человек, рекс...

— Что не так? — насторожился Фарамунд.

— Очень быстро зажило, — сказал Громыхало. — Так не бывает.

Фарамунд посмотрел на багровые шрамы. За пару недель, понятно бы, но за два дня... гм...

— Я слышал, — сказал он, — что на победителях раны заживают в сто раз быстрее, чем на побежденных. А разве мы не победили?

Город почернел, даже часть городской стены стала черной от копоти, а дома из-за провалов крыш стали похожи на беззубые рты старух. Фарамунд на коня влез с помощью Громыхало, но там, с высоты седла оглядел мир, ощутил, как быстро уходит слабость, а тело оживает, забывает о ранах.

— Зачем жгли? — спросил он, морщась. — Это теперь наша крепость... Хотя, не знаю. Наверное, все-таки правильно, что все сожгли и всех убили.

Громыхало, ободренный, сказал живо:

— Народу было больно много. Опасно такое оставлять за спиной! Большой отряд оставлять жалко, а малый — перебьют простыми палками.

— А где сейчас местные?

— Ну... кого сразу, кого потом, кто сгорел, а других продали. Тут всегда крутятся эти... которые рабов переправляют на Восток!..

— Так что же, Люнеус пуст?

Громыхало широко улыбнулся:

— Нет... Из подвалов столько навылазило, что как будто никто и не пропадал! Но этот народ, который подвальный... пуглив, не пикнет. Это уже покорные. Храбрые дрались... как умели.

Фарамунд нахмурился, что-то напомнило слова того крикуна, который кричал о самой великой ценности — жизни человека. Значит, смелых да честных он побил, а теперь будет править трусами?

— Ладно, — сказал он и повернул коня прочь от закопченного города, — даже от самых больших трусов, бывает, рождаются смелые дети.

С двумя десятками всадников он прибыл в крепость Свена. Захваченная с прочим скарбом легкая повозка весело стучала колесами следом. Подозрительный Свен на этот раз не решился впустить такое войско, Фарамунд проехал через врата с одним Громыхало.

К удивлению всех грозный вожак разбойников сразу направился на задний двор. Старая колдунья сидела у порога. Ее жидкие седые кудри выглядели как выгоревшая на солнце тряпка, а сама напоминала нахохлившуюся цаплю.

Фарамунд остановился в двух шагах. Странная печаль коснулась сердца.

— Здравствуй, — сказал он тихо. — Ты помнишь меня?.. Ты сказала, что я тоже могу, как и птицы, в дальние края... Но ты знаешь, что это, а я — нет... Я хочу, чтобы ты жила в моем бурге. Вопросы лезут из меня, как мыши из нор в половодье. Иначе мне придется каждый день бегать к этой крепости и подолгу ждать, пока откроют врата!

Она долго молчала. Ему вдруг почудилось, что она уже решила для себя, но сейчас задумалась о другом.

— Ты постоянно в походах, — сказала она медленно. — Или походы в тебе самом?.. Но я чувствовала, что ты меня позовешь...

— И какой приготовила ответ?

— Мне будет нужна повозка с толстыми стенками и без щелей. Старые кости ломит от любого сквозняка. И еще мне надо много теплых одеял...

Он чувствовал, как еще один камень свалится с его спины.

— Все будет, — пообещал он твердо. — Ты не представляешь, как ты нужна.

И хотя, по словам Свена, колдунья зря ела хлеб, но он заупрямился, не хотел отпускать. Правда, жадность пересилила: Фарамунд уплатил за старуху римским золотом, и повозку пропустили через ворота.

— Ты все предусмотрел, — проворчала она. — А как именно ты решил, что я оставлю нору, где прожила столько лет?

— Ты тоже смотришь на облака, — ответил он, — и тоже глядишь вслед улетающим птицам... Не знаю, что ты видишь, но ты — смотришь. Садись, там уже куча одеял, теплые медвежьи шкуры. Я сяду с тобой, у меня вопросы, вопросы... Очень странные вопросы!

Вопросы, в самом деле, любому показались бы странными. Правда, не колдунье. Он не спрашивал, как заставить коров приносить по два теленка, не интересовался, что говорят звезды о его судьбе, или как ворожбой извести соседа.

Не стал спрашивать и о себе. Глупо, но жадно выспрашивал о Риме. Странное чутье говорило, что именно здесь разгадка потери его памяти...

Рим, загадочный Рим, о могуществе которого все говорят, и по чьим окраинным землям сейчас идут франки. Пусть не по самому Риму, но все же по римской империи, что охватывает полмира. А если куда-то еще не ступала нога римского легионера, то лишь потому, что там не только люди, но даже звери жить не желают.