Лишние детали (сборник) - Шелли Мерси

Виктор обычно ничего не утверждал, но легко разносил в пух и прах все мои модели. Во-первых, говорил он, художник не разрезает розу, она уже дана нам разрезанной. А тот, кто ее фотографирует или рисует – он, напротив, собирает обрывки, старается сделать так, чтобы цветок увидели другие. Увидят они или нет – роза всё равно останется. Так же, как передача «Очевидное – невероятное», которая идет сейчас по телеку независимо от того, включен ли наш приемник. «К тому же, – добавлял с улыбкой Виктор, – ты-то ведь помнишь, что было на фотке, пока ты ее не разрезал – значит, тебя можно подвесить за ноги и всё узнать».

Наши споры всегда заканчивались подобными шуточными компромиссами. Тем более что при появлении у нас новой интересной фотографии мы не вдавались в детальные разборы, а выражались невразумительными фразами типа: «в ней что-то есть», «эта как-то нервознее предыдущей», и так далее. В конце концов, нас интересовали фотографии, а не интеллектуальные головоломки.

На этот раз Виктор собрал необычный урожай – коллекцию причудливых пятен, разводов, наложенных друг на друга изображений и других «браков», неизбежно возникающих в работе любого фотографа. Наиболее эффектно смотрелась черно-красная клякса, которую Виктор и сам выделил среди других – повесил над своим рабочим столом. Это было то самое «что-то есть», с которым я сразу же согласился, но ничего не смог добавить. Однако мне тут же пришла в голову интересная идея для продолжения нашего спора:

– В прошлый раз ты сказал: я помню, что было на фотке до разрезания. Мне сейчас представилось, что роза действительно может где-то оставаться – но уже не на фотографии! Как в той сказке о голом короле: платье было не из материи, а из рассказов ткачей. Но заметь – самого платья все-таки не было!

Виктор произнес «хм-м…», закурил и откинулся в кресле, глядя в потолок с отрешенным видом. Я знал, что сейчас он выпустит дым, резко выпрямится и с усмешкой выдаст мне контраргументы. Он всегда делал так, не задумываясь надолго, и потому наши беседы больше походили на веселый пинг-понг, чем на занудную шахматную партию, – и мне это нравилось.

Но случилось другое. В лабораторию заглянул какой-то низенький человечек с печальным лицом, Виктор поднялся и вышел в коридор. Через минуту он вернулся и, поморщившись сказал, что нужно съездить «по делам». Не подожду ли я минут сорок? Я согласился, тем более что виделись мы редко, а в моем рюкзаке лежала «Игра в классики», и скоротать сорок минут не представляло труда.

Виктор собрал «кейс», показал мне полку шкафа, полную журналов, и уже почти вышел, но потом вернулся и вынул из сейфа толстый конверт.

– Посмотри, если хочешь. Это как раз по твоему «королевскому» вопросу.

Когда дверь за ним закрылась, я отправился копаться в журналах, но ничего стоящего не нашел. Потом мельком взглянул на другие полки… Честно говоря, я немного приврал, когда говорил, что не интересуюсь профессиональными делами Виктора. Такой работой трудно не интересоваться совсем. Я просто не хотел открыто показывать свое любопытство, опасаясь, что Виктор перестанет со мной общаться. Но каждый раз, когда я входил в его лабораторию, мною овладевало особое детективное настроение – все-таки это не романы и не кино, это настоящая лаборатория криминалистики!

Ничего «такого» при мне до сих пор не происходило, но время от времени на глаза попадались предметы, которые разжигали живущий во всех нас дух доктора Ватсона. Так однажды попалась мне «магнитная ручка», на которую можно было набирать смесь железных опилок и графита, а потом снимать отпечатки пальцев. В тот день Виктор оставил на подоконнике лаборатории свой распахнутый «кейс», куда я недолго думая сунул нос, вытащил «волшебную ручку» – и конечно, тут же рассыпал эти чертовы опилки себе на джинсы.

Но сегодня ничего интересного не лежало на виду. Я вернулся за стол и вытряс всё содержимое из конверта. Там оказалось несколько писем, отпечатанных на чем-то вроде старого матричного «Эпсона» и начинавшихся словами «Здравствуйте, незнакомка!». Сам же конверт был надписан черными чернилами, и притом – ага! – почерк был явно женский. Продолжая расследование по всем правилам детективов, я понюхал конверт. Он пах испорченным проявителем.

На этом детективные порывы моей души резко иссякли, и я стал читать письма.

* * *