Звёздная Тень - Лукьяненко Сергей Васильевич

Он заглянул мне в глаза, явно ожидая реакции. Угу. Еще бы знать, как реагировать.

— Поразительно, что я ничего о нем не слышал…

— Ты, видимо, очень молод. Альянс практически развалился полсотни лет назад. Тогда я и ушел. Не по своей воле, кстати. Не Вратами.

Господи, сколько же ему лет? Как минимум — ровесник деда. У меня больно кольнуло в груди — в то время, когда дед кряхтя прогуливался в саду, этот крепкий мужчина отправлялся с сыном в пешие походы!

— А в лучшие годы Альянс объединял полторы сотни планет… объединял — это не лучшее слово, скорее — сковывал…

Голова пошла кругом. Сколько миров, как я полагал, объединяет Тень? Пятьсот? Да уж! Если империя, собравшая полтораста планет, не оставила следа в истории… А ведь существует, кстати, так называемый «предел Хлыстова» — по имени социопсихолога, установившего, что звездная империя, объединившая более семисот миров с разной культурой, обречена на распад. И, говорят, данные о Конклаве подтверждают, что и чужие следуют этому числу…

— Мы даже Врата на подвластных мирах изолировали, — сказал Кэлос. — Веришь, нет? Вначале пробовали уничтожать… наивно так. Потом просто огораживали, сооружали вокруг саркофаги, капсулировали в пространстве… Врата прорастали, конечно, но медленно. Лишь в конце догадались, какие миры отдает нам Тень…

Я смотрел на Кэлоса и понимал, как мне повезло. Неслыханно повезло. Он — расскажет. Он объяснит, что такое Тень и стоит ли ждать от нее помощи.

Все-таки мне улыбнулась удача.

И как всегда, встает вопрос — случайно ли?

— Папа, что такое саркофаг? — тихо и сонно спросил мальчик. Кэлос вздрогнул. Но ответил спокойно:

— Усыпальница для древних царей. Ну, или для ненужных вещей.

— Разве Врата — ненужные? — Дари поднял голову, требовательно посмотрел на отца.

— Когда-то мне казалось, что да.

Я даже залюбовался, как он общается с ребенком. Ему явно не хотелось развивать эту тему. И все же он отвечал, четко и понятно, ничем не демонстрируя своего отношения к предмету разговора.

И эта картина не вызывала у меня раздражения. Может быть, потому, что это был не разговор Наставника с подопечным, а разговор отца с сыном.

Страшен, наверное, мир, где родителям предпочитают учителей…

— Пап, мы ведь уже приплыли! — вскинулся Дари. — Пап!

Кэлос глянул на берег, мотнул головой:

— А, плазма и пепел… Петр, хватай шест! Дари, на руль!

Через минуту мы уже отчаянно толкали плот поперек течения. От мальчишки на руле пользы, конечно, не было никакой. Только я стал бы последним, кто скажет об этом. Пусть скользит по мокрым бревнам босыми ногами, упирается в непослушное весло, зная, что правит домой.

Кэлос собрал рюкзак, закинул на плечи. Он так и оставался в одних шортах, ночная прохлада ему была нипочем. Дари надел свитер. Я стоял в сторонке, наблюдая, как они собираются.

Вроде бы предполагается, что я пойду с ними? Или короткое гостеприимство на плоту вовсе не предполагает приглашения в дом?

— Тебе формальное приглашение нужно? — деловито спросил Кэлос.

Неловкость сразу рассеялась.

— Не обязательно. Вы теперь от меня долго не отделаетесь, — нагло заявил я.

Тропинка через лес была узкой, но вполне заметной. Видимо, пользовались ею часто. Метров в десяти от реки я заметил, что стволы деревьев поблескивают в звездном свете — тонким, искрящимся мерцанием, будто тонко истолченное стекло в луче фонарика…

— Мама дорогу пометила? — спросил Кэлос сына. — Как полагаешь?

— Нет, это я сам, перед тем как уезжали.

— Молодец.

Мне снова стало чуть-чуть горько и завидно. А кому я завидовал больше, Кэлосу или Дари — не знаю.

Может быть, их дурацкая Тень и впрямь позволяет добиться счастья? Ну, пусть не везде… так идеального общества не бывает. Может быть, хоть этот мир предназначен для жизни.

— У вас много городов? — спросил я по неведомой ассоциации.

— У нас их совсем нет.

Дари взялся за руку отца:

— Папа, а в городе интересно?

— На мой взгляд — не очень.

— А почему люди на других планетах строят города?

— Они боятся одиночества.

Минуту мальчик молчал. Потом спросил:

— В городе одиночества нет?

— Там только оно и есть. Но этого не замечаешь.

Я не удержался и вступил в беседу с таким же детским энтузиазмом, как Дари:

— У вас все так считают, Кэлос?

— Да. Конечно.

Дари оторвался от отца и схватил за руку меня. Похоже, обращаться по имени он стеснялся и считал прикосновение лучшим началом беседы:

— А ты привык жить в городах?

— В общем-то, да. Только твой отец прав, это не лучшее место для жизни.

— Ты военный? Как папа?

Мне показалось, что Кэлос искоса глянул на меня.

— Я совсем недолго воевал, — осторожно сказал я. — Это скверная штука, война.

Черт, да что за прописные истины я изрекаю! Воскресная проповедь для инопланетных малышей…

— Ага. И папа так говорит, — согласился Дари. — Все, кто воевал, так говорят. Только почему-то все они сами воевали.

То ли он размышлял вслух, то ли совсем не по-детски иронизировал.

— Петр, а тебе в детстве не говорили, что война — это плохо? Вот папу учили быть солдатом, он и воевал.

— Дари, не приставай к человеку…

— Вам неинтересно со мной разговаривать? — спросил мальчик.

Я вздохнул.

— Интересно. Дари, мне в детстве говорили, что война — мерзкая, но неизбежная штука. Что если хочешь мира, то надо готовиться к войне. И что порой надо воевать за свою правду.

— Чтобы всех осчастливить, — насмешливо сказал Кэлос.

— Нет. Чтобы защитить себя. От тех, кто хочет тебя осчастливить.

— Ты уверен, что по твоей планете не прошелся Хрустальный Альянс? — поинтересовался Кэлос. — Я такие слова слышал от…

Он осекся.

— Что такое Хрустальный Альянс? — немедленно спросил Дари.

— А мы уже почти пришли, — на этот раз Кэлос проигнорировал вопрос. — Беги, буди маму.

Мы вышли из леса. Точнее, и не совсем вышли — лес просто поредел, превращаясь во что-то вроде окультуренного парка. Впереди, окруженный деревьями, виднелся дом — в два или три этажа, но огромный по площади. Что-то в нем было от старых английских особняков — мрачноватая строгость линий и потуги казаться крепостью.

— Хрустальный Альянс… — требовательно начал мальчик.

— Дари, я объясню позже. Давай, вперед.

Мальчишка перешел на бег и растворился в тенях деревьев.

— Я что-то сказал не так, — прервал я молчание.

— Нет. Это я… размяк. Давно не общался с военными… тем более — только что с фронта. Я не хочу говорить об этом при Дари. Понимаешь?

— Не совсем.

Кэлос вздохнул.

— Трудно уйти от романтизации войны, Петр.

— Достаточно на ней побывать.

— Возможно. Но я не хочу, чтобы Дари начал мечтать о военной карьере.

— У вас же не воюют.

— У нас! Петр, неужели ты не понимаешь?

— Не говори о таких вещах вообще, — предложил я. — Пусть мальчик думает, что мир — добрая и прекрасная штука.

На подобный совет можно было и обидеться. Но Кэлос лишь покачал головой:

— Вот на это, Петр, я тоже не имею права. Потому что это будет ложью. И если уж честно… не жалею о времени, проведенном в Альянсе.

— Ты знаешь, это чувствуется, — признался я. — Неудивительно, что твой парень заинтересовался…

— Да, очевидно. Может быть, мне повезло. Меня не казнили повстанцы… как ребят из третьей особой бригады на Галеоне. Не пытала собственная контрразведка, когда Альянс стал распадаться и пошли мятежи. Я не горел в истребителе под тепловым лучом… Меня всего-то…

Тон был такой, словно Кэлос собирался сказать «расстреляли». Но докончить он не успел.

В темном силуэте дома вспыхнул желтый прямоугольник открывшейся двери.

— Кэлос!

— Все, военные воспоминания отложим, — быстро сказал Кэлос. Тряхнул плечами, укладывая торопливо собранный рюкзак поудобнее. — А то и впрямь начнутся военные действия.

Нечасто так бывает, что в чужом, совершенно незнакомом доме, мгновенно начинаешь чувствовать себя уютно. Это и от хозяев зависит, и от самого дома… впрочем, дом — это лишь отражение хозяев. Более яркое и честное. Никакие слова и улыбки не помогут ощутить тепло, если вещи хранят холод.

Здесь тепла хватало на всех.

Очень странное ощущение возникло у меня от жены Кэлоса, которую звали Радой. Внешне она казалась совсем молодой женщиной, пожалуй, даже слишком юной для десятилетнего сына. Но я уже понял, что гадать о возрасте в Тени — занятие неблагодарное. Может быть, потому я чувствовал себя так, словно общаюсь с умной, красивой, доброй, но совершенно нереальной женщиной. Словно смотришь на кинозвезду с обложки журнала… где кончается жизнь и начинается искусство — не понять.