Последнее поколение - Федотова Юлия

Просто он не знал, что треть месяца безвестности – слишком большой срок для девушки, всерьёз озабоченной собственным будущим.

Она честно ждала шесть дней. Понимала: агард человек военный, подневольный. Не идёт – значит, не может вырваться. Потом началось беспокойство: может ли одна мимолётная встреча быть гарантией дальнейших отношений? Да, он был милым, да, клялся в вечной верности… Мало ли на свете таких парней, что ради минуты удовольствия поклянутся в чём хочешь, а назавтра уже и не вспомнят собственных слов? Попользовался и бросил – обычное дело. Настолько обычное, что ни боли, ни обиды не было от этой мысли. За недолгую свою жизнь Вегда Зер-ат успела получить столько ударов судьбы, что они перестали её расстраивать. Она просто принимала к сведению новые обстоятельства и продолжала жить как жила. И упускать своего не собиралась. Возможно, и не забыл её тот мальчик из контрразведки, и вернётся он однажды. Но запасной вариант разве помешает?

Оказалось – помешал. Вышло как в дурном анекдоте: приходит муж в увольнение а там…

У Тапри даже мысли такой не могло возникнуть, что тамего может встретить что-то неожиданное. Счастливый, сияющий, с ликующим возгласом «Это я!!!» влетел он в комнатку, которую за треть месяца привык считать своей…Для тех, кто не знаком с арингорадскими порядками военного времени, уточним: обитателям служебных общежитий строго воспрещалось устанавливать запоры на дверях своих комнат. Всякое воровство там было исключено, за это коменданты отвечали головой. Власти же таким образом имели возможность совершать обыски в отсутствии хозяев, не дожидаясь их возвращения. Это делало следственную работу гораздо более оперативной.

Так вот, влетел агард Тапри в комнату, вывалил гостинцы на клеёнчатую скатерть, прямо на смешную чернильную рожицу… Обернулся и увидел.

Вегда Зер-ат сидела в постели, судорожно скомкав на груди потёртое своё одеяло. Глаза у неё были круглыми и белыми от испуга, ротик чуть приоткрылся, будто она хотела крикнуть и не могла. Одеяло прикрывало как-то слишком мало, видны были голые плечики, и бока – тонкие птичьи рёбрышки обтянутые белой, покрытой мурашками кожей, и острые некрасивые коленки… А рядом, за её спиной, обнаружилось что-то огромное, смуглое и волосатое, с грубыми ручищами и грубым голосом… И болотный камуфляж был разбросан по полу вперемешку с грязными сапожищами, серым форменным платьем почтовой службы и форменным же бельём целомудренного покроя…

Он не сознавал, как вылетел из комнаты, как нёся по улицам, налетая на прохожих, уже не обращая внимания, сбил – не сбил… Прочь, прочь от этого места, не видеть никогда больше, не вспоминать, не знать! Стыд, ах, какой стыд, какое унижение… Может быть, он даже плакал, но слёз не чувствовал – ничего, кроме обжигающей душу обиды. Он хотел одного – добраться как можно скорее до комнатки своей, упасть на кровать, зарыться лицом в подушку, и не видеть никого, и не слышать, спрятаться от всего мира, чтобы не было свидетелей его горя и унижения…

И конечно, в дверях нос к носу столкнулся с цергардом Эйнером!

– О! Быстро ты! Я тебя раньше второго за… Что с тобой?! ЧТО-ТО СЛУЧИЛОСЬ?! БОМБА, ДА?! – Эйнер почувствовал, как у него противно ослабли колени. Однажды ему самому пришлось такое пережить, он знал: ничего страшнее в жизни быть не может, и рана была ещё слишком свежа, чтобы не откликнуться на чужую боль как на собственную…

Тогда был самый обычный день: пара рядовых допросов, скучное совещание в Рабочем зале, так не хотелось идти… А потом вдруг срочный вызов с коммутатора. И отчаянный голос друга Верена, и слова его, страшный смысл которых долго не доходил до сознания: прямое попадание, выживших не обнаружено… Они не поверили сводкам, помчались на место сами, и долго, долго ползали по руинам, по мелкому кирпичному крошеву, по шатким плитам перекрытий, по кускам кровавого мяса… Верен кричал в голос, ему казалось, если звать очень громко, жена непременно откликнется. Эйнер наоборот, молчал, напряжёно вслушивался – вдруг жива, вдруг, позовёт…

Это он её нашёл – по руке. Тонкая, белая, с короткими овальными ноготками рука мёртво торчала из-под груды битого камня. А больше ничего не было видно, но Эйнер знал, не усомнился ни на секунду – она. Он долго, долго стоял на коленях и смотрел на эту руку, ни о чём не думая, пусто-пусто было в голове. Откуда-то объявился Верен, взвыл, принялся разгребать каменное крошево, откопал три ноги в одинаковых туфельках – как все близнецы, Исти и Акти любили носить одинаковое, и туфельки эти, красивые, довоенного качества, раздобыл им цергард Эйнер… И теперь он смотрел на них, а Верен, страшно воя сквозь зубы, бил его по щекам и тряс за плечи, а он этого почти не чувствовал.