Восставшая Луна - Хайнлайн Роберт Энсон

Но оправдываться в столь резкой форме мне не пришлось. Проф сказал:

— Ты всё сделал правильно, Мануэль. Ты исполнял обязанности временного главы правительства, когда на нас обрушился кризис. Я рад, что ты не пустил всё на самотёк и, несмотря на то что я был вне досягаемости, сумел использовать выпавший нам шанс.

Ну как, скажите на милость, вести себя с таким типом? Я довёл себя до белого каления, а он не дал мне возможности сорвать злобу. Пришлось всё это проглотить и сказать в ответ:

— Спасибо, проф.

Проф одобрил наше решение объявить о смерти Адама Селена.

— Мы могли бы ещё в течение какого-то времени использовать эту фикцию, но вряд ли нам ещё раз подвернётся столь же удобный случай. Майк, у вас с Мануэлем забот по горло, а вот я, пожалуй, по пути домой сделаю остановку в Черчилле и попытаюсь опознать его тело.

Так он и сделал. Я так никогда и не спросил профа о том, чей труп — селенита или одного из солдат — он выдал за мёртвое тело Адама Селена и как ему удалось заставить молчать тех, без чьей помощи ему бы в этом деле не обойтись. Хотя нужно учесть и то, что в Верхнем Черчилле множество тел так и остались неопознанными. Выбранное им тело подходило по габаритам и цвету кожи — человека разорвало от взрывной декомпрессии, а лицо его было сожжено — короче, выглядел труп ужасно!

Его, со всеми почестями и закрытым лицом, положили в Старом Куполе, произнесли торжественные речи, которые я слушать не стал, а вот Майк, самой человеческой из черт которого было тщеславие, не упустил ни единого слова. Какой-то тупоголовый болван выступил с предложением забальзамировать тело, в качестве прецедента приводя пример с Лениным, но «Правда» справедливо указала на то, что Адам был стойким приверженцем идеи сохранения экологического баланса и вряд ли позволил бы, чтобы с его телом обошлись столь варварским способом, нарушающим все традиции. Поэтому сей неизвестный солдат, или горожанин, или один из наших добровольцев окончил свой земной путь в городской клоаке.

Это заставляет меня рассказать о том, о чём я до сих пор не упоминал. Вайо не пострадала, хотя и свалилась с ног от истощения. Но Людмила так никогда и не вернулась домой. Она оказалась одной из многих, погибших у подножия пандуса, — я тогда не знал об этом, и рад, что не знал. Разрывная пуля ударила между её прелестных, ещё не успевших окончательно сформироваться грудей. В её руке был кухонный нож, испачканный кровью, — думаю, ей хватило времени на то, чтобы полностью рассчитаться с перевозчиком душ Хароном.

Стью сам пришёл в Комплекс, чтобы сообщить мне об этом лично, а не по телефону. Он и не думал никуда исчезать; когда сражение закончилось, он отправился в отель «Свалка», чтобы поработать со своей книгой специальных кодов, хотя никакой особой срочности не было, это дело могло и подождать. Именно там Мама и отыскала его, и он сам вызвался сообщить мне эту печальную новость.

Так что из Комплекса я пошёл домой, чтобы, согласно нашим обычаям, всем вместе оплакать её… Хотя, возможно, и к лучшему, что никто не связался со мной, чтобы сообщить об этом до того, как мы с Майком привели в действие операцию «Глыба». Когда мы добрались до дому, Стью не захотел зайти внутрь, поскольку был не вполне уверен в том, как именно у нас принято поступать в таких ситуациях. Пришлось Анне выйти и чуть ли не силком затащить его внутрь. Его там уже ждали. Многие из наших соседей пришли, чтобы оплакать её вместе с нами, хотя обычно в таких случаях людей собирается гораздо больше; но в тот день мы были не единственной семьёй, которая собралась для того, чтобы оплакать дорогого человека.

Я оставался там недолго — я не мог, у меня была работа, которую нужно было сделать. Я долго смотрел на Милу, а затем поцеловал её на прощание. Она лежала в своей комнате и выглядела так, словно просто спит. Затем в течение какого-то времени, прежде чем вернуться к своим обязанностям и снова взвалить себе на плечи весь груз проблем, я оставался с моими близкими. До этого дня мне никогда не приходила в голову мысль о том, что Мама уже немолода. Конечно, она видела на своём веку немало смертей, и не раз доводилось ей видеть смерть своих детей и внуков. Но смерть маленькой Милы оказалась для неё страшным ударом. Людмила была не такой, как все, — она была для Мими не столько внучкой, сколько дочерью, а кроме того, благодаря особому исключению, сделанному не без вмешательства самой Мими, она была её соженой — самой младшей из всех жён в семье.