Дождь над океаном (сборник) - Бушков Александр

— Интервью!!!

— Минуту, — вклинился мэр, и все затихли. — Сначала я хотел бы сообщить, что господин Гарт избран почетным гражданином нашего города и награжден памятной медалью нашего города, которую мы вручаем лицам, сделавшим на благо города что-то серьезное и важное. — Он вручил мне синюю папку с тисненным золотом заковыристым гербом города и коробочку. Я (невольно оглянувшись в ожидании бойскаутов с барабаном) пожал мэру руку, принял регалии и стоял, равнодушно держа их перед собой. Мэр продолжал: Кроме этого, мы отправили в правительство настоятельное ходатайство о награждении господина Гарта высшим орденом нашей страны.

Он громко захлопал, моментально подключились Отцы Города, Ответственные Лица и журналисты. Я снова глянул на Фаула — советник яростно аплодировал, держа перед собой ладони с растопыренными пальцами как дети в цирке. И мне стало чуточку неловко стоять вот так, с кислой физиономией, посреди охваченных искренней радостью людей, но ничего я не мог с собой поделать…

— Интервью!!! — прогремел вновь боевой клич.

И я стал говорить — тихо, медленно, тщательно взвешивая слова. Рассказал о людях, которые здесь погибли, о своем разговоре с Регаром, о том, какое решение я принял и чем руководствовался. Окончив, уставился в пол и сказал:

— Вопросы?

— Вы рассчитываете, что эвакуация пройдет гладко?

— Надеюсь.

— Представляют ли опасность террористы?

— Их раздавят.

И я двинулся прямо на них, они поворчали, но расступились, и тут я, словно на стену, натолкнулся на вопрос:

— Вы не боитесь, что однажды все повторится? Что это только начало?

Его задал седой пожилой мужчина, чем-то выделявшийся в толпе, видимо, настоящий научный обозреватель, а не липовый, которым столь бездарно попробовав прикидываться я. Настоящие научные обозреватели, как правило, — люди серьезные и образованные…

Я не ответил.

— Доброе утро, Анна.

— Доброе утро. Снова ушли ни свет ни заря? Как ваши дела?

— Дела мои кончились, — сказал я. — Баста-финита. Можно уезжать. Или улетать. Или уплывать. (Нужное подчеркнуть.) Одним словом, убираться ко всем чертям.

— Неудача?

— Наоборот. Вовсе даже наоборот.

— Тогда почему у вас такое лицо?

— Ох, Анна… — сказал я. — Иногда и удача нагоняет тоску. В особенности если абсолютно неизвестно, что считать поражением, а что удачей…

Я обернулся на звук затормозившего у калитки автомобиля. Стоял на веранде, сжав толстые перила, а они шли ко мне, великолепные гепарды. Первым браво шагал Лудо-Младо, огромный, пухлощекий, с холеными запорожскими усищами, и его куртка едва заметно оттопыривалась на животе «эльман», как всегда, заткнут за брючный ремень. Кличку-ему дали не зря.^[4] Следом шел Длинный Генрих, высокий, меланхоличный, в заветном полосатом галстуке, который он лет восемь надевает, отправляясь на самые рискованные дела, — стало быть, он и нынешнее причислил к таковым, в чем я с ним абсолютно согласен И замыкал шествие Мышкин Мучитель, являвший собой во плоти образ рассеянного молодого гения из фантастических фильмов, — но встань перед ним пяток антиобщественных личностей с ломами наперевес, ломы оказались бы завязаны у них на выях… Он и в самом деле некогда был биологом, в древнем городе Кракове.

Они набросились на меня, жали мне руки и хлопали по спине, потрясая пачкой экстренных выпусков местных газет, с ходу пошли разговоры о грандиозном успехе, будущих награждениях и несомненном триумфе.

И тут, как в плохом романе, зазвонил телефон. Анна, которую они уже втянули в веселье, ушла. С лица Лудо-Младо медленно сползала улыбка. Генрих сосредоточенно обрывал голубые граммофончики оплетавшего веранду вьюнка.

— Господа офицеры, у нее пацан, — сказал я.

— Этот?

— Этот самый. Вы, собственно, зачем навестили сию обитель?

— Приданы в распоряжение на всякий случай, — мрачно сказал Генрих. Вдруг у тебя что-то недоделано и нужны подмастерья.

Вернулась Анна. Я знал, откуда ей звонили и что сказали. Она шла медленно и неуверенно, как по скользкому льду, декабрьскому гололеду, и, когда я встретил ее взгляд, мне захотелось очутиться подальше отсюда, от этого города, где в тысячах домов сейчас плачут или сдерживают слезы.

— Вы ведь можете уехать вместе с ним, — сказал Длинный Генрих. Ни на кого не глядя, вряд ли соображая, что делает, он скрутил в спираль серебряную чайную ложечку и бросил ее на стол. Анна не ответила. Ничего не сказала. Молча смотрела на нас, и под этим взглядом, тоскливым, как фотография юной красавицы на могильной плите, мы тихонько спустились с веранды, тихонечко прошли по дорожке, чувствуя себя людьми, которые были приглашены почетными гостями на свадьбу, а застали, придя с цветами, печальный переполох и покойника в доме. Залезли в машину, и Лудо-Младо погнал по осевой. Я назвал ему адрес Регара. На улицах было пока что людно, но на перекрестках уже появлялись и занимали позиции броневики Чавдара.