Древо возможного и другие истории - Вербер Бернар

«Видимо, эти заведения вызывают недовольство Церкви», — думает Пьер.

Слова Петрониллы подтверждают его догадку:

— Господин кюре запрещает нам посещать парильни. Он говорит, что добрым христианам нечего делать в местах, где жарко и влажно, словно в аду.

«Забавно будет по возвращении написать диссертацию о гигиене в XVII веке», — приходит в голову Пьеру.

— Ну, хватит разговоров, отдыхайте, — приказывает девушка.

Будит его караул, пришедший арестовать его. Петронилла донесла на него. Пьера обвиняют в колдовстве, торжественно препровождают в тюрьму и бросают в застенок, где уже сидят двое заключенных.

— За что вы сюда попали?

— За колдовство.

— А вы?

— За колдовство.

— Все за колдовство?

Пьер замечает предмет, выглядывающий из-под жилета одного из сокамерников.

— У вас есть фотоаппарат!

— А что, вы знакомы с фотографией? — восклицает тот.

— Конечно, я из XXI века. А вы?

— Тоже.

Пьеру становится легче.

— Я в отпуске, — рассказывает он. — Мне не повезло. Сначала я пострадал от ловкой руки, потом от святого креста. И вот теперь попал сюда.

— Мы все здесь туристы по прошлому! — замечает третий пленник.

— Да, и они принимают нас за колдунов.

Откуда-то доносятся жуткие вопли, трое задержанных трепещут.

— Мне страшно. Что они с нами сделают? Конечно же, станут пытать, пока мы не сознаемся в сговоре с сатаной, — вздыхает обладатель фотоаппарата. — А потом повесят на Соколиной горе.

Пьер думает, что скоро сам будет выращивать мандрагоры. Он весь во власти воспоминания о повешенных с их синими языками и головами, на которых сидят вороны. Как это далеко от Версаля и пьес Мольера. Ох, если бы он не потерял свою машину времени! Он шевелится, и ржавые цепи впиваются в запястья.

Третий «колдун» сохраняет полную невозмутимость.

— А вы не очень-то переживаете, — говорит ему Пьер Люберон.

— Я подписал страховой контракт с «Темпоро-помощью». Если я в течение трех часов не подам условный сигнал, они меня переместят автоматически. Что, кстати, скоро и произойдет.

И он действительно внезапно исчезает, оставив после себя лишь пустые обвисшие цепи и легкий синеватый дымок.

— Это только укрепит подозрения наших тюремщиков, — замечает другой турист и дует, стараясь рассеять дымок, который можно принять за колдовской.

Пьер, терзаемый острой тревогой, кусает губы.

— Ах, если бы я тоже подписал контракт с «Темпоро», как мне советовали…

Дверь темницы со зловещим скрипом отворяется, и входит человек внушительного роста, в красной маске, закрывающей пол-лица. Это палач. Лицо его, кажется, знакомо Пьеру Люберону. Эта черная борода… Да ведь это Ансельм Дюпре, составитель «Руководства для путешественников по времени»! Что он здесь делает? На секунду у Пьера возникает надежда, что Дюпре явился, чтобы спасти его. Но времени больше нет. Вооруженные люди тащат Пьера к виселице, а Дюпре готовится предать его казни.

— Надо было слушать меня, — шепчет он на ухо Пьеру. — Я ведь не только автор «Руководства», преданный своему делу и готовый на любую работу в любой эпохе, чтобы добыть информацию для читателей. Я еще и занимаюсь маркетингом в «Темпоро-помощи».

Палач накидывает веревку Пьеру на шею и начинает затягивать ее. Жизнь Пьера Люберона держится на маленькой табуреточке, по которой скользят его ноги. Пьер закрывает глаза, и лучшие мгновения его прошлого проносятся перед его мысленным взором.

Дюпре снова подходит к нему и бормочет:

— «Темпоро-помощь» начала рекламную кампанию для туристов, отправляющихся в отпуск в июне, перед основным летним потоком. Этот период мы делаем льготным. Ведь студенты еще не сдали экзамены, и, перенеся время отпуска, можно избежать давки. Что вы об этом думаете?

— Действительно, отличная идея, — признает Пьер Люберон, запинаясь.

— Наши клиенты — просто панурговы овцы. Все едут в июле и августе, а в июне агентства почти без работы, да и дороги пустые.

— Это точно, — с трудом произносит Пьер. — Просто что-то неслыханное.

— Вот вы выбрали июнь. Это хорошо. Как жаль, что вы не воспользовались предложением «Темпоро-помощи»! Я, конечно, мог бы быть настойчивее. Но у нас очень строгие правила этики: не навязываться.

— Конечно, — соглашается Пьер, судорожно сглатывая слюну.

— Иначе у нас будут сложности со Службой контроля туризма.

Толпа вокруг уже скандирует: «Смерть колдуну! Смерть колдуну!»

— Кстати, — спрашивает Пьера палач, — если вы сейчас не погибнете, когда возьмете отпуск в следующем году?

— В июне. В июне или уж в сентябре. Вы правы, нужно отдыхать в более свободные от толчеи месяцы. Как и в этот раз, чтобы избежать большого потока июля — августа.

Палач, спрятавший лицо под красной маской, кажется, крепко задумывается. Толпа начинает проявлять нетерпение.

— Вы поедете в июне и возьмете страховку «Темпоро-помощи»?

— Конечно! Я даже друзьям ее порекомендую. Но про свои неприятности, разумеется, рассказывать не буду.

— «Темпоро-помощь» всегда думает о своих клиентах — и настоящих, и будущих. Добро пожаловать в наше агентство.

Величественным жестом Ансельм Дюпре вкладывает в связанные за спиной руки Пьера красный калькулятор, на котором высвечивается цифра 2000. Пьер нажимает на кнопку, клянясь себе, что это его последнее путешествие в прошлое, несмотря ни на какую «Темпоро-помощь». На будущий год он забронирует себе место в пансионате на Лазурном Берегу. И в июле, как все.

Хватит экстрима.

Меня зовут Норбер Петироллен, я инспектор полиции. Долгое время я полагал, что полностью контролирую свое тело, пока не настал день, когда я столкнулся с проблемой. Ситуация была совершенно невероятной: моя левая рука меня не слушалась.

Я не знаю, как она обрела свободу, но мои муки начались, когда я решил почесать нос.

Обычно я делаю это правой рукой, но в тот момент я читал книгу и решил, что проще будет воспользоваться левой. Она даже не пошевелилась. Я не обратил на это особого внимания и как обычно почесал нос правой рукой.

Инцидент повторился. Однажды моя левая рука бросила руль в тот момент, когда правая переключала скорость. Я еле успел развернуть машину, изо всех сил вцепившись в руль правой рукой. Дальше — больше, левая рука отказалась держать ложку, и правая была вынуждена сражаться со спагетти в одиночку.

Моя реакция была простой: я заговорил с ней. Я сказал:

— Что с тобой происходит? В чем дело?

Поскольку у левой руки нет рта, ответить она не могла, но то, что она сделала, меня чрезвычайно удивило: она показала на мою правую руку, а точнее, на серебряную цепочку, украшавшую правое запястье. Возможно ли, чтобы левая рука завидовала правой?