Паутина - Шелли Мерси

• все-все пропадает…
• ничего нет…
• только черная-черная тушь…
• и теплая, тихая темнота…
• перед глазами…
• и в сознании…

Трамвай свернул и стал набирать скорость. Неужели я опять отключился? В вагоне появилось несколько пассажиров. Я подошел к старичку в спортивном костюме:

— А что, метро проехали?

— «Черную Речку»-то? Эгей! Остановки три назад! Теперь еще четыре обожди, там «Удельная» будет…

Вход в метро был залит теплым оранжевым светом. Пока я подходил ближе, цвет снега тоже теплел: синие тени делались светлее, и у самого входа остатки сугробов выглядели, как груды давленых апельсинов. Необъяснимый страх, преследовавший меня всю дорогу, улетучивался по мере моего погружения в этот теплый апельсиновый мир…

БЭМ!

…чтобы резко вернуться вместе с сильным электрическим ударом по ногам. Я упал бы на пол, если бы не схватился за тумбу турникета.

Час от часу не легче! Если «боязнь расставания» не мучила меня со времен общения с Ритой, то проблем с турникетами не было, наверное, лет с пятнадцати. Подходя к эскалатору, я достал личку и провел ею над тумбой… ЛЕВОЙ рукой! И естественно, прошел затем не в тот турникет.

В юности из-за такой рассеянности меня несколько раз основательно стукало метрошными костылями — тогда еще не было электроконтролеров. И даже после метро Барселоны, где сканеры левосторонние, я ни разу не ошибался в нашем метро: юношеские уроки правоты запомнились надолго. Но получается, не навсегда.

Я отступил назад, опустил личку с правильной стороны и прошел через турникет, непроизвольно сжавшись в его железных воротах.

Зато внизу на меня наконец снизошло успокоение. Оранжевые лампы, мягкие сиденья, равномерное покачивание вагона… Подземная река метро баюкала меня, и я с радостью отдался ее потоку.

Немного насторожила лишь схема станций на противоположной стене вагона — огромный паук с разноцветными лапами, севший на ухо города. В памяти сразу всплыла и еще более мрачная схема: на карте Москвы река делает петлю, рисуя профиль человека, а схема метро похожа на шипастый «ореол», венчающий эту голову.

Но то был уже не страх, а лишь хвост его улетающей тени, словно отвлеченное воспоминание о чем-то давнем. И только где-то на задворках сознания мелькнула смутная мысль, что в приступах непонятной дрожи было что-то притягательное и в некотором смысле даже «правильное»… Что-то, в чем я не успел разобраться до того, как оно прошло. И теперь где-то внутри другой-я с укором смотрел на этого, самоуспокоившегося. Другой-я испытывал ностальгию по переживаниям, которые вдруг вернулись.

Но и это ощущение было мимолетным, и метро убаюкало его еще раньше, чем прошел тик в коленях, по которым ударило током. Я перевел взгляд с паукообразной схемы на рекламную голограмму, наклеенную рядом на окне. Знакомый каждому старшекласснику портрет, разве что здесь великий русский писатель был трехмерным. Он как бы сидел с той стороны стекла напротив меня, держа в руке мини-диск. Под портретом чинно, без вспышек и смены цветов, проплывали белые слова на темно-сером фоне:

Голливуд не нужен русским,

если рядом Достоевский!

УБЕЙ В СЕБЕ БЕСА

с психозеркалом БРАТ КАРАМАЗОВ 4.0

Вот именно, остерегайтесь. Может быть, ничего особенного и не случилось, подумал я, глядя в просветленные голографические глаза Федора Михалыча. Тоже ведь был редкостный шизофреник, если судить по книгам. А по жизни — зануда с кучей детей. Тоже небось думал, как было бы хорошо, если бы носки на ногах всегда были сухие. Но в книжках писал совсем другое — то, что несколько поколений не имеющих воображения читателей принимали за умный анализ и точный диагноз, хотя это было всего лишь расковыривание собственной болячки и любование гноем.

Так и у меня теперь: не высыпался несколько дней, много бродил по этому промозглому городу, где вообще только психи могут жить. Да еще эти виртуальные игры, которые оказались вдруг слишком сильно связаны с реальностью. У кого угодно нервы начнут шалить в таких условиях. А восприимчивого человека надо только чуток подтолкнуть, чтоб он завелся и сам начал из пальца высасывать всякий бред. Нет-нет, нам чужого не надо. Будь Спок, Федор Михалыч.