Серебро и свинец - Серебряков Владимир

В ту самую пору девятилетнему Степке Кобзеву и довелось увидать фильм, поразивший его до самых глубин доверчивой мальчишечьей души. Это были «Приключения Робин Гуда».

Много позднее, когда молодой гэбист Кобзев уже не верил в благородных разбойников и прочих дед-морозов, он пытался правдами и неправдами посмотреть старый фильм еще раз, но так и не получилось. По столицам он как-то не задерживался, а в тех дырах, которые Кобзеву приходилось затыкать своим телом, и обычного-то кинозала бывало не сыскать, а уж о таких диковинах, как кинотеатр повторного показа, и вовсе не слышали. Зачем это ему надо – Кобзев внятно объяснить не сумел бы. Ему казалось, что он и так помнит каждый кадр, каждый прыжок и ужимку, что различает сквозь годы лязг жестяных шпаг и чувствует холод фанерных стен Ноттингемского замка. Он понимал, что должен скорей благодарить судьбу за то, что она не позволила ему испортить впечатления детства, что фильм показался бы ему устарелым, нелепым, вздорным, идеологически невыдержанным. Но почему-то все равно было обидно.

И вот с тех самых пор образ атамана защитников сирых и угнетенных в воображении гэбиста неразрывно связывался со смазливой физиономией Эррола Флинна.

Ну, был, конечно, еще один хрестоматийный кинообраз, но до Степана Разина почтенному коуну Дейнерику предстояло еще расти и расти. В чем майор и намеревался ему поспособствовать.

Однако же предводитель «свободных охотников вольных гор», как витиевато отрекомендовал его Окан, если и походил на кого-то из любимых народом актеров, то скорее уж на Пуговкина. А вообще, решил майор, старательно изображая радушную улыбку, больше всего этот тип похож на выслужившегося приказчика. Уже и выбился вверх, распихав остальных, кого локтями, а кого и ножиком под ребра, приоделся, навесил тугой кошель на пояс, добавил в голос степенности, а свиные глазки все так же беспокойно шныряют по углам.

Обладатель свиных глазок улыбнулся в ответ и что-то коротко протрещал.

– Он говорит, что очень рад познакомиться с… э-э, представителем великой заморской державы, – перевел Окан. – Страшно счастлив по этому поводу и так далее.

– Передайте ему, что я также очень рад и все, что по протоколу положено, – не переставая улыбаться, прошипел Кобзев. – И спросите заодно, не желает ли он еды или питья?

Услышав это предложение, атаман осклабился еще шире и выдал очередную зубодробную фразу.

– Желает! – перевел Окан. – До него уже дошли слухи о восхитительном желтом снадобье, которым так щедро потчуют простой народ добрые пришельцы. Он также наслышан, что у нас есть еще более чудесные сладости. Короче, и того, и другого, и можно без хлеба.

– Распорядитесь, – кивнул майор.

– Слушаюсь!

Кобзев задумчиво посмотрел вслед вышедшему спецназовцу. Не то чтобы его до конца устраивал этот нарочито флегматичный парень с холодными серыми глазами прирожденного убийцы. Майор читал его личное дело, но так и не уяснил, какого лешего затесался сюда этот сынок не самых крупных, но все же достаточно высоких московских шишек. Притом что в группировку специально старались подбирать людей с минимумом родных, желательно вообще без таковых…

К сожалению, второй из оказавшихся в распоряжении майора свежеиспеченных толмачей был слишком уж… простоват. Парень от сохи мог пригодиться на агитационном выезде Бубенчикова, но для ведения запланированных майором тайных переговоров он был явно не приспособлен. И уж тем более не годился для этого Шойфет со своей неуместной инициативой.

При воспоминании о неугомонном Леве майор поежился. Нет уж, лучше Окан. Даже если он и делает из всего происходящего какие-то свои выводы – пусть делает. Далеко он их не унесет.

Сам же майор обучаться местному языку отказывался категорически, равно как и отсоветовал – самым скорбным тоном, на какой только был способен, – всему остальному руководящему составу группировки. Кто знает, а не взял ли колдун, вложивший в головы двоим разведчикам знание местного наречия, чего-нибудь ВЗАМЕН?

– Готово, товарищ майор.

Перед собой Окан держал поднос, на котором были живописно расставлены две уже вскрытые банки вареной сгущенки, тарелка с ломтями белого хлеба, намазанными ею же, тарелка с грудой разнообразных конфет – шоколадных, карамелек, леденцов и прочих – без обертки, и три стакана с чем-то подозрительно оранжевым.

– Почему так долго! – нарочито возмущенно воскликнул майор и, не меняя тона, добавил: – Что в стаканах?