На серебряной планете. Рукопись Луны (С иллюстрациями) - Жулавский Ежи

— Вернись к нам! Вернись к нам, Старый Человек! Ты ведь уже не земной.

Отчаяние, ужас, отвращение, гадливость и безумное желание остаться на Земле, пусть даже она знать меня не хочет, — все это бурей хлынуло в мою грудь, ужасный крик вырвался из моего горла, я напряг все силы, чтобы противостоять волнам, швыряющим меня в пространство, я хватался руками за воду, бил воздух ногами… Тщетно! Я вдруг почувствовал, что Земля уже не внизу, а над моей головой, и я падаю обратно на Луну…

Страшный сон! И еще более страшная действительность…

* * *

От Исхода нашего лунных дней пятьсот и один.

Том с двумя старшими сыновьями предпринял исследовательскую экспедицию по морю к югу. По его рассказам я заключил, что они добрались почти до самого экватора. Однако продвинуться дальше им помешали страшные тропические штормы. Так и пришлось им вернуться ни с чем.

Том долго беседовал со мной после возвращения. Много говорил о своей матери и о Розе — жалел о ее смерти.

Потом, вспомнив о путешествии и описав мне страшные трудности, которые ему пришлось преодолеть, он задумался, а под конец сказал, что опасается, не было ли это его последним путешествием…

Действительно, смотрю я на него и прямо не понимаю… Этот человек, прожив еще половину моего возраста, уже состарился. На Земле он только достиг бы расцвета сил… Здесь люди раньше созревают и раньше стареют. Тем удивительней, что я живу…

Я сказал об этом Тому, а он взглянул на меня и, поколебавшись, произнес:

— Да, но Ада и мои дети говорят, что ты — Старый Человек…

Странно прозвучали у него эти слова.

— Но ты-то, — возразил я, — ты, который знаешь меня с детских своих лет, что обо мне говоришь ты?

Том ничего не ответил.

* * *

Через четырнадцать лунных дней после смерти Розы умер Том. Оставил он двенадцать детей: пятеро от умершей жены, а семеро от Лили.

Я сам похоронил его на Кладбищенском острове, рядом с могилами Марты, и Педро, и Розы, и самого младшего, тринадцатого, ребенка, который умер вскоре после рождения.

Лили ужасно горюет по умершему. Кажется мне, что и она вскоре последует за ним.

Одна Ада спокойна.

Патриархом лунного народа стал теперь Ян, старший сын Розы и Тома, женатый на дочери Лили…

А я… я давно уже не в счет…

* * *

Ада с глубоким убеждением сказала мне сегодня, что я никогда не умру… Не знаю, то ли она сошла с ума, — да и все это лунное поколение, которое внимает ей и, надо полагать, верит, — то ли я и вправду некое странное исключение меж людей… Ведь действительно — почему я все еще живу?

* * *

Лили умерла.

Из первого поколения лунных людей одна только Ада еще жива.

От Исхода нашего лунных дней пятьсот и семнадцать…

* * *

Ужас меня охватывает, потому что вокруг меня действительно происходит нечто такое, чего я не могу и не хочу — не хочу! — понимать…

Во время бури, на этот раз более лютой, чем обычно, и совпавшей с грозным извержением Отеймора, лунный народец пришел к моему дому с жертвоприношениями, а во главе шла безумная Ада, которая, видимо, лишилась рассудка из-за долгого одиночества в Полярной Стране. Уже со времени плачевного конца Розы, который страшно ее потряс, я начал думать, что в ее мозгу творится нечто неладное, а теперь вижу, что Ада действительно помешалась. Но только я один это и вижу! Они ее чтят и думают, что ее осенило свыше! И сегодня, под ее безумным предводительством — страшно вымолвить! — они молились мне, чтобы я остановил ветры и успокоил колеблющуюся под их ногами почву! Значит, они и вправду считают меня…

Как страшно одинок я в обществе этой безумицы и этих карликов, едва заслуживающих наименования людей!

Такое ужасающее уныние по временам овладевает мною…

Сегодня взялся приводить в порядок давно уже насквозь пропылившуюся библиотеку и бумаги, и вдруг напала на меня охота все сжечь, и дневник этот тоже…

Не сжег я ничего. Но книги и бумаги остались разбросанными на полу, лежат в беспорядке передо мной, а мне и рукой шевельнуть неохота, чтобы их поднять.

Пускай так и останутся. Когда я умру, наверно, никто уже к ним не прикоснется.

III

Столько дней, столько нескончаемо долгих дней и ночей…

Мне кажется, что я утратил счет времени. Так тяжело считать дни, похожие друг на друга, как две капли воды, дни, за которыми не поспевают мои старые земные часы и останавливаются на ходу прежде, чем Солнце взойдет в зенит… Только сердце мое отмечает биением каждую частицу суток, и когда я спрашиваю его, который час, оно неизменно отвечает, что это час неутолимой тоски, а ежели я спрошу, сколько таких часов протекло, оно отвечает лишь: «Слишком много. Слишком много!»