Град обреченный - Стругацкие Аркадий и Борис

Андрей поставил свой фонарь на стол и еще раз огляделся. Поднос с флягой и перевернутыми стаканчиками оказался на полке пустого стеллажа.

– Подай, – сказал он Немому.

Немой кинулся, схватил и поставил поднос на стол, рядом с фонарем. Андрей разлил коньяк по стаканчикам. Стаканчиков было всего два, и для себя он наполнил колпачок фляжки.

– Берите, – сказал он. – За жизнь.

Изя одобрительно посмотрел на него, взял стаканчик, понюхал с видом знатока.

– Это вещь! – сказал он. – За жизнь, значит?.. Да разве это жизнь? – Он хихикнул, чокнулся с Немым и выпил. Глаза его увлажнились. – Хорошо-о… – слегка осипшим голосом проговорил он.

Немой тоже выпил – как воду, без всякого интереса. А Андрей все еще стоял с полным колпачком и пить не торопился. Что-то ему еще хотелось сказать, он и сам не знал толком – что. Какой-то очередной большой этап заканчивался, и начинался новый. И хотя ничего хорошего от завтрашнего дня ожидать не приходилось, завтрашний день все-таки был реальностью – особенно ощутимой потому, что это будет, может быть, один из очень и очень немногих оставшихся дней. Это было совсем незнакомое Андрею и очень острое ощущение.

Но он так и не придумал, что еще сказать, – только повторил: «За жизнь» – и выпил.

Потом он зажег газовый фонарь полковника и вручил его Изе, пообещав:

– Если и этот раскокаешь, борода безрукая, надаю по шее…

Изя, оскорбленно ворча, удалился, а Андрей все медлил уходить, рассеянно оглядывая комнату. Следовало бы, конечно, пошарить здесь – наверняка у Дагана хранилась для полковника какая-нибудь заначка, – но шарить именно здесь почему-то казалось… стыдным, что ли?

– Не стесняйтесь, Андрей, не стесняйтесь, – услыхал он вдруг знакомый голос. – Мертвым ничего не нужно.

Немой сидел на краю стола, болтая ногой, и это уже был не Немой, точнее – не совсем Немой. Он по-прежнему был в одних штанах и с тесаком на широком поясе, но кожа его стала теперь сухой и матовой, лицо округлилось, на щеках проступил здоровый персиковый румянец. Это был Наставник – собственной персоной, – и Андрей впервые при виде него не ощутил ни радости, ни надежды, ни подъема. Он ощутил досаду и неловкость.

– Опять вы… – проворчал он, поворачиваясь к Наставнику спиной. – Давненько не видались…

Он подошел к окну и, прижавшись лбом к теплому стеклу, стал смотреть во тьму, слабо озаряемую огоньками догорающей волокуши.

– А мы тут, как видите, помирать собрались…

– Зачем же помирать? – бодро произнес Наставник. – Надо жить! Умереть, знаете ли, никогда не поздно и всегда рано, не так ли?

– А если мы не найдем воды?

– Вы ее найдете. Всегда находили и теперь найдете.

– Хорошо. Найдем. Жить около нее всю жизнь? Зачем же тогда жить?

– А зачем вообще жить?

– Вот и я все думаю: а зачем жить? Глупую я прожил жизнь, Наставник. Дурацкую какую-то… Болтался все время как дерьмо в проруби – ни вверх, ни вниз. Сначала за идеи какие-то сражался, потом – за дефицитные ковры, а потом совсем уже ополоумел… людей вот погубил…

– Ну-ну-ну, это несерьезно, – сказал Наставник. – Люди всегда гибнут. При чем же тут вы?.. Вы начинаете новый этап, Андрей, и на мой взгляд – решающий этап. В известном смысле даже хорошо, что все получилось именно так. Рано или поздно все это с неизбежностью должно было произойти. Ведь экспедиция была обречена. Но вы могли бы погибнуть, так и не перейдя этого важного рубежа…

– Что же это за рубеж, интересно? – произнес Андрей, усмехаясь. Он повернулся к Наставнику лицом. – Идеи уже были – всякая там возня вокруг общественного блага и прочая муть для молокососов… Карьеру я уже делал, хватит, спасибо, посидел в начальниках… Так что же еще может со мной случиться?

– Понимание! – сказал Наставник, чуть повысив голос.

– Что – понимание? Понимание чего?

– Понимание, – повторил Наставник. – Вот чего у вас еще никогда не было – понимания!

– Понимания этого вашего у меня теперь вот сколько! – Андрей постукал себя ребром ладони по кадыку. – Все на свете я теперь понимаю. Тридцать лет до этого понимания доходил и вот теперь дошел. Никому я не нужен, и никто никому не нужен. Есть я, нет меня, сражаюсь я, лежу на диване – никакой разницы. Ничего нельзя изменить, ничего нельзя исправить. Можно только устроиться – лучше или хуже. Все идет само по себе, а я здесь ни при чем. Вот оно – ваше понимание, и больше понимать мне нечего… Вы мне лучше скажите, что я с этим пониманием должен делать? На зиму его засолить или сейчас кушать?..