Град обреченный - Стругацкие Аркадий и Борис

– Замолчи, – сказал Андрей сквозь зубы.

– Честное слово, – шептала Сельма. – Он же только на одну минутку зашел, он уже уходить собирался…

– Так без штанов и собирался? – холодно осведомился Андрей, отчаянно пытаясь отогнать отвратительное воспоминание: он, обессиленно вися на дяде Юре и Стасе, смотрит в прихожей собственной квартиры на какого-то белоглазого коротышку, воровато запахивающего халат, из-под которого виднеются фланелевые кальсоны. И отвратительно невинное, пьяное лицо Сельмы из-за плеча коротышки. И как выражение невинности сменяется на этом лице испугом, а потом – отчаянием.

– Но он же так и ходил по квартирам – в халате! – шептала Сельма.

– Слушай, заткнись, – сказал Андрей. – Заткнись, ради бога. Я тебе не муж, ты мне не жена, какое мне до всего этого дело?..

– Но я же тебя люблю, хороший мой! – шептала Сельма с отчаянием. – Только одного тебя…

Дядя Юра гулко закашлялся.

– Едет кто-то, – произнес он.

В тумане впереди возник огромный темный силуэт, надвинулся, приближаясь, вспыхнули фары – это был грузовик, мощный самосвал. Клокоча мотором, он остановился шагах в двадцати от телеги. Послышался крикливый голос, подающий команды, какие-то люди полезли через борта и понуро разбрелись по мостовой. Хлопнула дверца, еще одна темная фигура отделилась от грузовика, постояла немного, а потом неторопливо направилась прямо к телеге.

– Сюда идет, – сообщил дядя Юра. – Ты, это, Андрей… ты в разговоры не ввязывайся. Я говорить буду.

Человек подошел к телеге. Это был, видимо, так называемый милиционер в кургузом пальтишке с белыми повязками на рукавах. На плече у него, дулом вниз, висела винтовка.

– А, фермеры, – сказал милиционер. – Здорово, ребята.

– Здорово, если не шутишь, – откликнулся дядя Юра, помолчав.

Милиционер помялся, покрутил головой, как бы в нерешительности, потом сказал стеснительно:

– Хлебца на продажу нету?

– Хлебца тебе, – сказал дядя Юра.

– Ну, может, мясо есть, картошечка…

– Картошки тебе, – сказал дядя Юра.

Милиционер совсем застеснялся, шмыгнул носом, вздохнул, посмотрел в сторону своего грузовика и вдруг с каким-то облегчением заорал: «Да вон, вон еще валяется! Задницы слепые! Вон горелое лежит!», после чего сорвался с места и, шумно топая плоскостопыми ногами, убежал по мостовой. Видно было, как он размахивает руками и распоряжается, а понурые люди, слабо и невнятно огрызаясь, волокут что-то темное, с натугой раскачивают и швыряют в ковш самосвала.

– Картошки ему, – ворчал дядя Юра. – Мяса!..

Грузовик тронулся и проехал мимо, совсем рядом. От него ужасно понесло паленой шерстью и горелым мясом. Ковш был загружен доверху, жуткие скрюченные силуэты проплыли на фоне слабо освещенной стены дома, и вдруг Андрей почувствовал, что у него мороз пошел по коже: из этой жуткой груды, явственно белея, торчала человеческая рука с растопыренными пальцами. Понурые люди в ковше, хватаясь друг за друга и за борта, толпились возле кабины. Их было человек пять-шесть, какие-то приличного вида люди в шляпах.

– Похоронная команда, – сказал дядя Юра. – Это правильно. Сейчас их на свалку, и – вася-кот… Эге, а вон и Стась нам машет! Н-но!

В освещенном тумане впереди виднелась длинная нескладная фигура Стася. Когда телега поравнялась с ним, дядя Юра вдруг наклонился с передка, вглядываясь, и почти с испугом спросил:

– Ты что это, браток? Что это с тобой?

Стась, не отвечая, попытался вспрыгнуть на телегу боком, сорвался, громко скрипнул зубами, потом взялся обеими руками за борт и принялся что-то бормотать сдавленным голосом.

– Что он? – спросила Сельма шепотом.

Телега медленно катилась туда, где все громче рокотали моторы и хлопали выстрелы, а Стась, держась руками за телегу, шел рядом, словно не в силах взобраться, пока дядя Юра, наклонившись, не втащил его на передок.

– Да ты что? – в голос, громко спросил дядя Юра. – Ехать-то можно? Да говори ты толком, что ты болбочешь?

– Матерь божья, – сказал Стась ясным голосом. – Да зачем же они это делают? Это кто же такое приказал?

– Тпр-р-р! – сказал дядя Юра на весь город.

– Нет, ты ехай, ехай, – сказал Стась. – Ехать можно. Смотреть только не надо… Пани, – он повернулся к Сельме, – вам смотреть совсем не надо, отвернитесь, вон туда смотрите… а лучше вообще не смотрите.

У Андрея перехватило горло, он поглядел на Сельму и увидел ее расширенные, на все лицо глаза.