Способный ученик - Кинг Стивен

     Он не верил своим глазам. Он был готов к  неутешительным  итогам,  но чтобы такое...

     А МОЖЕТ, ОНО И К ЛУЧШЕМУ.  МОЖЕТ,  ТЫ  НАРОЧНО  ВСЕ  ЗАПУСТИЛ,  ЧТОБЫ ПОСКОРЕЙ ПОКОНЧИТЬ С ЭТИМ. ПОКА НЕ СЛУЧИЛОСЬ НЕПОПРАВИМОЕ.

     Он прогнал эти мысли. Ничего не может случиться. Дюссандер у него вот где. Не пикнет. Старик думает, что Тодд кому-то из своих друзей  отдал  на сохранение письмо, только не знает, кому именно. Если  с  Тоддом,  не  дай бог, что произойдет, письмо окажется в полиции. В  былые  времена  это  бы Дюссандера, вполне возможно, не остановило, но сейчас он не то что  быстро бегать, а и соображать быстро не способен.

     - Он у меня вот где! - прошипел Тодд и вдруг  со  всей  силы  саданул себя по ляжке. Ну, псих... опять разговариваешь сам с собой.

     Все началось месяца полтора назад, и он никак не  мог  избавиться  от этой дурацкой  манеры.  Уже  несколько  раз  на  него  поглядывали  как-то странно. В том числе учителя. А этот сморчок Верни  Эверсон  так  прямо  и ляпнул: "Ну, ты совсем ку-ку". Ох, как руки  чесались  врезать  ему  промеж глаз. Ссора, драка - нет, это никуда  не  годится.  Нельзя  такими  вещами обращать на себя внимание. А уж разговаривать  вслух  -  это  вообще  хуже некуда. Хуже...

     - Хуже бывают только сны, - пробормотал Тодд и на этот раз себя  даже не одернул.

     В последнее время ему снились жуткие сны. Обычно он стоял  в  шеренге изможденных людей, одетых, как и он, в полосатые пижамы. В  воздухе  пахло паленым, где-то  поодаль  урчали  бульдозеры.  Мимо  шеренги  прохаживался Дюссандер и  выборочно  показывал  на  кого-то  чем-то  длинным.  Этих  не трогали. Остальных уводили. Кое-кто пытался сопротивляться, но большинство едва  могли  передвигать  ноги.  Наконец  Дюссандер  останавливался  перед Тоддом. Мучительно долго они смотрели  друг  другу  в  глаза,  после  чего Дюссандер тыкал ему в грудь своим старым зонтиком.

     - А этого в лабораторию, - произносил он, обнажая вставные  зубы.  - Уведите этого американского мальчика.

     Иногда Тодду снилось, что он одет в эсэсовскую форму. Сапоги начищены до зеркального блеска. Тускло мерцает мертвая голова на фуражке.  И  стоит он не где-нибудь, а в самом центре родного города, у всех на виду.  Кто-то уже показывает на него пальцем. Кто-то начинает смеяться. У других его вид вызывает шок, гнев, омерзение.  Вдруг,  скрипнув  шинами,  останавливается допотопный автомобиль, и из него выглядывает двухсотлетний  старик,  почти мумия, с пергаментным лицом - Дюссандер.

     - Я узнал тебя! - пронзительно  кричит  он.  Потом  обводит  взглядом зевак и вновь обрушивается на Тодда: - Ты был комендантом лагеря в Патэне! Посмотрите на него! Упырь из  Патэна!  Это  его  назвал  Гиммлер  мастером своего дела! Смерть убийце! Смерть!

     - Ерунда, - пробормотал Тодд, отгоняя нахлынувшие видения,  -  ерунда все это, он у меня вот где.

     Он поймал на себе взгляды случайной парочки и с вызовом уставился  на молодых людей, провоцируя их на какой-нибудь  выпад.  Те  отвернулись.  Им показалось, что губы мальчика были растянуты в ухмылке.

     Тодд быстро сунул листок в карман и помчал  на  велосипеде  в  аптеку неподалеку. В аптеке он  купил  жидкость  для  выведения  чернил  и  синюю авторучку. Вернувшись в парк (той парочки уже не было, но  алкаши  торчали на прежнем месте), Тодд исправил отметки: английский - на 4, историю США - на 5, природоведение - на 4, французский - на 3 и алгебру - на  4.  Оценку по обществоведению  он  тоже  стер  и  проставил  заново,  чтобы  уж,  как говорится, по всей форме.

     ДА УЖ, НАСЧЕТ ФОРМЫ ОН СПЕЦИАЛИСТ.

     - Ничего, - успокаивал он себя. - Главное, предки не узнают. Они  еще долго не узнают.

     В третьем часу ночи, парализованный страхом, Курт Дюссандер проснулся от собственного стона, ловя ртом воздух.  Грудь  точно  придавило  тяжелым камнем - а что если это инфаркт? Нашаривая в темноте кнопку,  он  чуть  не сковырнул ночник.

     Успокойся, сказал он  себе,  видишь,  это  твоя  спальня,  твой  дом, Санто-Донато, Калифорния, Америка. Видишь, те же коричневые шторы на окне, те же книги из лавки на Сорен-стрит,  на  полу  серый  коврик,  на  стенах голубые  обои.  Никакого  инфаркта.  Никаких  джунглей.  Никто   тебя   не высматривает.

     Но ужас словно прилип  к  телу  омерзительной  влажной  простыней,  и сердце колотилось как бешеное. Опять этот сон. Он знал - рано  или  поздно сон повторится. Проклятый мальчишка. Письмо, которым он прикрывается, это, конечно,  блеф,  и  весьма  неудачный...  позаимствовал  из  какого-нибудь телевизионного детектива. Найдется  ли  на  свете  мальчишка,  который  не распечатает конверт с доверенной ему тайной? Нет  таких.  Почти  нет.  Эх, знать бы наверняка...

     Он осторожно сжал и разжал скрюченные артритом пальцы.

     Вытащив из пачки  сигарету,  он  чиркнул  спичкой  о  ножку  кровати. Настенные часы показывали два  часа  сорок  одну  минуту.  Про  сон  можно забыть. Он глубоко затянулся и тут же закашлялся дымом. Да  уж  какой  там сон, сойти, что ли,  вниз  и  пропустить  один-два  стаканчика.  Или  три. Последние полтора месяца он явно перебирал. Разве так он держал выпивку  в тридцать девятом, в Берлине, когда оказывался в увольнении,  а  в  воздухе пахло лебедой, и со всех сторон звучал голос фюрера, и, казалось, отовсюду на тебя был устремлен этот дьявольский, повелевающий взгляд...

     МАЛЬЧИШКА... ПРОКЛЯТЫЙ МАЛЬЧИШКА!

     - Это всё... - начал он и вздрогнул от звуков собственного  голоса  в пустой комнате. Вот так же вслух он  разговаривал  в  последние  недели  в Патэне, когда мир рушился на глазах и на Востоке с каждым днем, а потом  и с каждым часом все нарастал русский гром. В  те  дни  разговаривать  вслух было делом естественным. В результате стресса люди и не такое вытворяют...

     - Это всё результат стресса, - произнес он  вслух.  Он  произнес  это по-немецки. Он не говорил по-немецки много-много лет, и сейчас родной язык согрел его и размягчил. Так успокаивает колыбельная в нежных сумерках.

     - Да, стресса, - повторил он. - Из-за мальчишки. Но давай  начистоту. Не врать же самому себе в три часа  ночи.  Разве  тебе  так  уж  неприятно вспоминать прошлое? Вначале ты боялся, что мальчишка просто не  может  или не сможет сохранить это в тайне. Проговорится своему дружку, тот - своему, и так далее. Но если он столько молчал,  будет  молчать  и  дальше.  А  то заберут меня, и останется он без своей... живой истории. А кто я для него? Живая история.

     Он умолк, но мысли продолжали вертеться. Одиночество... кто бы  знал, как он погибал от одиночества.  Даже  подумывал  о  самоубийстве.  Сколько можно быть затворником? Единственные голоса - по радио. Единственные  лица - в забегаловке напротив. Он старый человек, и хотя он боялся умереть, еще больше он боялся жить, жить в полном одиночестве.  У  него  было  плохо  с глазами - то чашку перевернет,  то  обо  что-нибудь  ударится.  Он  жил  в страхе, что, если случится что-то серьёзное, он не доползет до телефона. А если доползет и за ним приедут, какой-нибудь дотошный врач найдет изъяны в фальшивой истории болезни мистера Денкера, и таким образом  докопаются  до его настоящего прошлого.