Часовщик - Кортес Родриго

— Работаем, наставляем, — отбивались настоятели, — но толку чуть. Читать они не умеют, а значит, Писание им оставлять бесполезно. Вот напечатали по нашей просьбе картинки, с этим братия по лесам и ездит.

Томазо видел эти картинки. На них яркими красками, по возможности просто объяснялась идея единого Бога и то, что ожидает душу язычника после смерти. Как правило, они производили на поклоняющихся ручьям и дубравам крестьян очень сильное, но, увы, недолгое впечатление. В лучшем случае деревня принимала формальное крещение, а обильно смазанные кровью распятия оказывались в священных рощах. В худшем — визиты проповедников оставались в памяти этих наивных диковатых людей как странное, немного выбивающееся из ряда событие — вроде затяжной весны или богатой орехами осени.

Но самыми проблемными оставались небольшие, полные ремесленников городки. Здешние христиане не видели большого греха в воззрениях евангелистов и греков, посмеивались над целибатом святых отцов и недолюбливали обитателей выросших как на дрожжах монастырей. Но самое главное, цеховой быт позволял им десятилетиями ничего в своей жизни не менять, что их вполне устраивало.

И они понятия не имели, что их всех ждет.

Бруно сунули в камеру, битком набитую беглыми, по полгода не выбривавшими тонзур монахами. И большей частью это были вчерашние крестьяне, отданные монастырям за долги их господ.

— У вас в Уэске еще ничего, — делились они познаниями, — побывал бы ты у нас… одна брюква. Братья в голодные обмороки падают.

— …наш настоятель ни одной задницы мимо себя еще не пропустил, и попробуй откажи — сгноит.

— …ну, и теперь не лучше будет.

Беглецы уже знали, что их преступление против веры будет рассматривать Инквизиция и взысканием за побег станет ссылка на строительство дорог или новых монастырей. И, скорее всего, эта ссылка будет пожизненной.

Но больше всех беспокоился Бруно. В первую же ночь его поразил приступ удушья, а затем пришло видение. Огромный человек в бесформенном балахоне сбрасывал в плавильную печь тысячи и тысячи выломанных из своих пазов шестеренок, регуляторов хода, шпиндельных спусков и балансиров. А там, дальше, в дымящемся сумраке Бруно уже угадывал заранее приготовленные формы для будущих частей будущей машины. И было этих форм так много, что они уходили за горизонт.

Подмастерье долго размышлял над смыслом увиденного и в конце концов пришел к неутешительному выводу. Кроме него есть еще по меньшей мере один Мастер, тот, кто видит жизнь такой, какая она есть, и беззастенчиво пользуется этим знанием в абсолютно неизвестных целях.

Томазо получил сообщение о побеге королевского секретаря из-под стражи, когда вернулся в Сарагосу.

— Как это произошло? — спросил он посыльного Ордена.

— Сведений нет, — покачал головой посыльный. — Даже у нас.

Томазо устало чертыхнулся. Бывший королевский секретарь знал чересчур много, и позволить ему хоть единожды развязать язык означало рисковать планами Ордена на всем Пиренейском полуострове.

«А если побег подготовлен опытными людьми? И у евангелистов тоже есть подобная служба? А мы о ней ничего не знаем?»

Оснований так думать пока не было, но и считать англичан, голландцев и австрийцев дураками, неспособными создать структуру, подобную Ордену, было бы наивно.

А спустя несколько дней все снова разом переменилось.

— Антонио Перес арестован, — лаконично пересказал содержимое доставленного пакета гонец.

Томазо вздрогнул и сразу же почувствовал, как с его плеч свалилась гора.

— Где?

— В Каталаюде.

Исповедник сразу насторожился. В данный момент в Каталаюде не было людей Ордена. Он стремительно сорвал печать и развернул свиток. Прочитал первые строки и яростно скрипнул зубами.

— Ч-черт!

Знающий законы как свои пять пальцев, бывший королевский секретарь сдался властям добровольно и сразу же после ареста потребовал заключить его в тюрьму фуэро ¹⁸.

— Этого нам еще не хватало!

Заключенные этой тюрьмы находились в юрисдикции Верховного судьи Арагона Хуана де ла Нуса, а тот имел права почти на все — даже на вооруженное сопротивление королю.

Антонио Перес обыграл Орден вчистую.

За несколько недель работы в табуне Амир загорел дочерна. К вечеру он так уставал, что буквально валился с ног, а засыпал, едва приклонял голову к седлу. Он пропах лошадиным потом и сыромятной кожей, а его пальцы настолько огрубели, что порой он даже сомневался, сумеет ли взять в руки перо. Но дело того стоило.