Старое пианино - Лазарева Ирина

Я подошел и ожидал, что Лиза меня представит, но она почему-то этого не сделала. Более того, посмотрела на меня отчужденным взглядом и попросила подождать в доме. Я извинился и пошел прочь, терзаясь мгновенно вспыхнувшей ревностью. Я свернул в аллею и решил подобраться к паре с другой стороны. Мне это удалось, я спрятался за пышными кустами и стал элементарно подглядывать. Жаль, слов не было слышно, а поближе я подойти не мог.

Они говорили о чем-то; я видел четкий профиль мужчины, Лиза сидела ко мне спиной, склонив голову, но иногда поворачивала лицо к собеседнику и смотрела на него дольше, чем мне бы хотелось. Мужчина один раз обернулся в мою сторону, я даже ощутил на себе тяжелый взгляд, хотя видеть меня он никак не мог. Усмешка исказила его чувственные губы, и он снова повернулся к девушке.

Наконец они встали. Он взял руку Лизы и прижал к губам, глядя при этом девушке в глаза. Она задрожала всем телом, выдернула руку — не сразу и с видимым усилием — и побежала по аллее по направлению к дому. Мужчина постоял, наблюдая за ней, затем пошел в противоположную сторону.

Я был поражен, кроме того, убедился, что незнакомец не был гостем в доме, а явился откуда-то извне. Я твердо решил выяснить, кто он такой и откуда взялся, поэтому незаметно последовал за ним. Но стоило ему скрыться за поворотом в боковую аллею, как сей джентльмен пропал, буквально испарился. Я бросился туда-сюда, но спрятаться там было негде. Даже, если бы он рванул по-спринтерски к заброшенному строению бывшей конюшни, я успел бы его засечь. Я все же заглянул в конюшню и чуть не поплатился за это зрением: огромная черная птица с криком метнулась мне в лицо, выпустив хищные когти, я едва успел увернуться, но зевать не стал, сразу выскочил наружу, не дожидаясь новой атаки.

— А что за птица? — заинтересовался Михалыч.

— Коршун, но необыкновенно крупный. А главное, абсолютно черный. Дело в том, что окраска взрослого черного коршуна на самом деле темно-бурая, брюхо светлее, с пестринами, верх головы светлый. А этот саженно-черный без малейших просветов. Я сам натуралист, но таких крупных и черных особей не припомню, в нашем лесу ничего подобного не водилось. О диковинной птице я вечером рассказал напарнику. Мы пришли в конюшню на следующий день, взяли фотокамеру, но птицы не обнаружили.

— А может, орел? — предположил Ярик.

— Нет, что ты, орлы здесь не водятся.

— А Лиза, что случилось с Лизой? — все не терпелось Максиму.

— С того дня она начала меня сторониться. Мои визиты стали ей неприятны. Она грубила мне, открыто гнала от себя. Я был отвергнут и невыносимо страдал. В то же время она никуда не ходила, ни с кем не встречалась. Для меня ее поведение было загадкой, но я, сам не знаю почему, был твердо уверен, что причина ее холодности — таинственный незнакомец.

— Не могу простить тебе, Вася, что ты не предупредил меня о незваном госте, — посетовал Веренский. — Хотя винить некого: все, что случилось — следствие моей низости, жадности, тщеславия.

Я поздно заметил, что Лиза переменилась. Когда хватился, она была уже почти невменяемой. Она перестала есть, спать, могла часами сидеть и смотреть в одну точку, на расспросы не отвечала. Я решил обратиться к врачам.

Поздним вечером я зашел к Лизе, чтобы уговорить ее лечь на обследование в клинику. Она готовилась ко сну, на ней был легкий пеньюар поверх ночной сорочки. Я стал говорить с ней, но она не отвечала и смотрела на меня как-то странно, напряженно, взволнованно, в то же время не вникая в смысл моих слов.

— Лиза, ты слушаешь меня? — тихо спросил я и взял ее за печи.

Она отстранилась с непередаваемым выражением, как будто в моем прикосновении было что-то нечистое.

— Лиза, да что с тобой?! — воскликнул я. — Скажи хоть слово, не молчи, умоляю, доченька!

— Я тебе больше не дочь, — сказала она чужим голосом. — У меня нет родителей. Я ухожу от вас к мужчине, которого люблю.

— К кому? — опешил я. — К Васе?

Она зло расхохоталась. Мне не доводилось слышать, чтобы моя дочь так смеялась.

— Она уходит ко мне, — раздался у меня за спиной голос, который я узнал мгновенно. Меня прошиб холодный пот. Я как и в первый раз ощутил дыхание тлена и что-то неимоверно давящее, тоскливое.

Я медленно повернул голову, все еще надеясь, что ненавистный голос мне померещился, но нет — это был он, Себ, во всем блеске своего гибельного обаяния, сарказма, сокрушительного притяжения всех низменных соблазнов, он был стихией разрушения, апофеозом зла.