Скрипка - Райс Энн

А мои умершие не вернулись! Не вернулись! Какое заклинание могло бы заставить Лили подняться? На ум приходит зловещий рассказ Киплинга «Обезьянья лапа», про три желания.^[15] Нельзя желать, чтобы мертвые возвращались, – нет, о таком не молятся.

Но он проник сквозь стены моей комнаты, после чего исчез. Я сама видела. Он призрак. Он мертвяк.

Взгляни лучше на живых людей или начни вопить.

Мэйтин пользовалась чудесными духами. Старейшая из подруг матери, дожившая до сегодняшнего дня. Она произносит слова, которые я с трудом понимаю. Сердце колотится в ушах.

– …Только дотронуться до такого инструмента, настоящего Страдивари.

Я пожимаю ей руку. Наслаждаюсь запахом духов. Что-то очень старинное и простое, не очень дорогое, из тех времен, когда духи продавали в розовых флакончиках, а пудру в розовых коробочках в цветочек.

Голова гудела от неистового биения сердца. Я произнесла несколько простых слов, настолько вежливых, насколько способна особа, потерявшая память, после чего поспешно поднялась по мраморным ступеням, тем самым ступеням, которые всегда становились скользкими, если шел дождь, и вошла в ярко освещенную современную часовню.

Забудь подробности.

Я из тех, кто всегда садится в первый ряд. Что же я делаю теперь на скамье в последнем ряду?

Но я не нашла в себе сил подойти поближе. К тому же часовня очень маленькая, и даже из дальнего угла на последнем ряду я отчетливо его видела.

Он отвесил поклон стоящей рядом женщине, своей собеседнице, – какие слова произносят призраки в такие минуты? – и протянул скрипку, чтобы ее могли рассмотреть юные девушки. Я разглядела темный лак, стык на задней деке. Он показывал скрипку, не выпуская из рук ни ее, ни смычок, и он даже не поднял на меня взгляд, когда я откинулась на дубовую спинку скамейки и принялась его рассматривать.

Ты здесь, среди живых, такой же реальный, как те, кто собрался послушать тебя.

Внезапно он поднял глаза, даже не приподняв головы, и пригвоздил меня взглядом.

Между нами задвигались чьи-то фигуры. Маленькая часовня была забита почти до отказа. Позади стояли капельдинеры, но у них были стулья, которыми они могли воспользоваться, если бы захотели.

Огни были приглушены. Единственный хорошо направленный луч высвечивал его в пыльной тусклой дымке. Как чудесно он выглядел по такому случаю: прекрасно подобранный костюм, белая рубашка, вымытая голова, косички, убравшие пряди с лица, – все очень просто.

С места поднялась мисс Харди и произнесла несколько вступительных слов.

Он стоял спокойный, собранный, одетый официально и вне времени – такой сюртук мог быть сшит и двести лет назад, и только вчера: длинный, слегка приталенный, и к рубашке он подобрал бледный галстук. Я не могла разобрать, какого цвета был галстук – фиолетовый или серый.

Выглядел он, несомненно, франтом.

– Ты безумна, – прошептала я самой себе, едва шевеля губами. – Тебе понадобился высокородный призрак, как в романах. Ты замечталась.

Мне хотелось закрыть лицо. Мне хотелось уйти. И в то же время никуда не уходить. Я хотела убежать и остаться. Я хотела по крайней мере достать из сумочки хоть что-то, бумажную салфетку, любую мелочь, чтобы хоть как-то притупить его чары, – это как закрыть глаза руками во время фильма и продолжать смотреть сквозь раздвинутые пальцы.

Но я не могла шевельнуться.

Он восхитительно держался, когда благодарил мисс Харди, а потом всех зрителей. Говорил хоть и с акцентом, но вполне понятно. Именно этот голос я слышала в своей спальне – голос молодого человека. Выглядел он в два раза моложе меня.

Скрипач поднес инструмент к подбородку и поднял смычок.

Воздух всколыхнулся. Никто в зале не пошевелился, не кашлянул, не зашелестел программкой.

Я нарочно вызвала в воображении картину синего моря, того самого синего моря и танцующих призраков из моих снов; я видела их, закрыла глаза и увидела сияющее море под низкой луной и землю, уходящую в море.

Я открыла глаза.

Он замер и смотрел на меня не мигая.

Скорее всего, люди не поняли, что означает этот взгляд, куда он направлен и почему. Ему, как всякому чудаку, позволялось делать все. И смотреть на него было так приятно: худой и величественный, каким когда-то был Лев. Да, он такой же, как Лев, разве что волосы у него очень темные и глаза черные, а Лев, как Катринка, светловолос. Дети у Льва тоже светленькие.

Я прикрыла веки. Провались все пропадом, образ моря исчез, а когда он начал играть, я вновь увидела те прежние мелкие и ужасные вещи и слегка отвернулась в сторону. Кто-то рядом со мной дотронулся до моей руки, словно пытаясь выразить сочувствие.