Скрипка - Райс Энн

– Кто этот виртуоз? – спросила я и снова поцеловала его.

Он не сопротивлялся. Я подняла руку, дотронулась до его лба, переносицы, на которой сошлись прямые густые брови. Мягкие расчесанные брови. Темные широкие, но не кустистые, ладонь защекотали его длинные ресницы.

– Кто так играет? – спросила я. – Это ведь ты? Мы можем протиснуться сквозь толпу? Позволь мне тебя увидеть.

– Это не я, дорогая, нет, хотя я мог бы дать ему небольшую передышку, в чем ты скоро сама убедишься. Идем же, увидишь сама. Вон я стою, среди зрителей. Еще один его обожатель. В руке свеча, я слушаю и испытываю дрожь, как все остальные, когда он играет, этот гений, любящий вызывать в зрителях дрожь, любящий зрелища кладбища, освещенного свечами. Кто он такой, по-твоему, кого я приехал послушать так далеко от Вены, проделав путь по опасным итальянским дорогам – видишь, какие грязные у меня волосы, как обтрепалось пальто. Ради кого я мог проделать этот долгий путь? Конечно, только ради того, кто зовется дьяволом, одержимым, Маэстро, Паганини.

Я разглядела живого Стефана с горящими щеками и глазами, в которых отражались два одинаковых свечных огонька, хотя в руке у него не было свечи, он сжимал рукой в перчатке запястье другой руки и слушал.

– Только, видишь ли, – произнес мой призрак рядом со мной, отворачиваясь от толпы. – Только, видишь ли… это не совсем одно и то же.

– Понимаю, – ответила я. – Ты на самом деле хочешь, чтобы я все это увидела, ты хочешь, чтобы я поняла.

Он покачал головой, словно не в силах справиться с ужасом, а затем, запинаясь, сказал:

– Я до сих пор на них ни разу не взглянул.

Музыка теперь звучала тихо; ночь подходила к концу, забрезжил рассвет. Я повернулась. Я попыталась разглядеть могилы, толпу. Но тут произошло нечто совсем другое.

Мы оба, призрак и путешественница – возлюбленная, мучительница, воровка (кем еще я там была?), – мы оба были невидимыми зрителями, оставшимися без места, но я по-прежнему продолжала держать в руках скрипку, крепко прижимаясь спиной к его груди, а он так и не разомкнул своих объятий. Его губы прижались к моей шее. Я устремила взгляд вперед.

– Так ты хочешь, чтобы я увидела?..

– Да поможет мне Бог.

Глава 12

Это был узкий канал; гондола свернула с Большого канала на узенькую полоску темно-зеленой вонючей воды между рядами тесно стоящих дворцов с мавританскими окнами, бесцветными в темноте. Огромные тяжеловесные фасады уходили под воду во всем своем великолепии и высокомерии, это Венеция. Стены по обеим сторонам были покрыты густым илом, так что при свете фонарей казалось, будто Венеция поднялась из морских пучин, выставляя под лунный свет ночное гниение со зловещей амбицией.

Я впервые оценила изящество гондолы, этой длинной лодки с высоко задранным носом, хитро скользящей между каменных глыб под раскачивающимися шаткими фонарями.

Молодой Стефан сидел в гондоле и о чем-то жарко беседовал с Паганини.

Сам Паганини, казалось, тоже был захвачен разговором. Паганини с огромным крючковатым носом и большими выпуклыми глазами, как на многих картинах, в этих глазах горящая драма легко побеждала уродство, создавая ауру магнетизма.

В нашем невидимом окне в тот мир призрак, что был рядом со мной, содрогнулся. Я поцеловала пальцы, сжавшиеся на моем плече.

Венеция.

Из высокого забранного ставнями окна, распахнувшегося в ночь идеальным желтым квадратом, швыряла цветы женщина, она что-то кричала по-итальянски, и свет лился на бутоны, сыпавшиеся на виртуоза, и еще долго звенели слова, выкрикнутые особым итальянским крещендо:

– Будь благословен Паганини за то, что он играл бесплатно для мертвых!

Слова, как бусины на шее: середина опускается ниже остальных, а тихий вдох приходится на последнее слово – мертвых.

Остальные вторили этому крику. Наверху распахнулись другие ставни. По крыше бежали люди и сыпали из корзин розы в зеленую воду перед лодкой.

Розы, розы, розы.

От сырых камней вверх взвился смех; в дверях затаились слушатели. В переулках сновали неясные тени, по мосту, под которым проезжала гондола, пробежал какой-то человек. С середины моста свесилась женщина, оголив свою грудь при свете проплывающего фонаря.

– Я приехал, чтобы поучиться у вас, – сказал Стефан, сидящий в гондоле, обращаясь к Паганини. – Я приехал с котомкой за плечами, без отцовского благословения. Я должен был услышать вас собственными ушами. Это не была дьявольская музыка – будь прокляты те, кто так говорит, – это было волшебство, да, древнее волшебство, но дьявольского в нем ничего нет.