Витторио-вампир - Райс Энн

Она смотрела прямо на меня, и, несмотря на разделявшее нас пространство, я отчетливо видел, как дрожат ее сложенные в молитвенном жесте, словно у ревностной прихожанки, ладони.

По другую сторону от сановного Флориана стоял лысый Старейший, тоже в церковном облачении с широкими, богато расшитыми кружевом рукавами, – еще один помощник, приличествующий священной особе.

С двух сторон к Флориану приблизились служки – довольно высокие молодые демоны с лицами, словно вырезанными из слоновой кости, за ними в простых стихарях встали люди, пришедшие к мессе. Они заняли места вдоль длинной мраморной ограды по обе стороны алтаря в соответствии со своим положением.

И снова зазвучал великолепный хор, фальцеты смешивались с великолепными сопрано и вибрирующими басами мужчин, с опьяняющими звуками язычковых инструментов, а сопровождали их неистовой мощью медные духовые.

Что они намереваются делать? Что означал псалом который теперь исполняли тенора, и какой смысл был заключен в прозвучавшем на латыни ответе? Я терялся в догадках и не понимал, что происходит.

– Господи, я пришел в Долину Смерти; Господи, настал конец моим скорбям; Господи, по твоему приговору я отдаю свою жизнь тем, которые были обречены на прозябание в аду, не яви Ты свое божественное намерение.

Душа моя восстала. Зрелище, разворачивавшееся внизу, вызывало у меня омерзение, и все же я не мог оторвать от него зачарованного взора. Окинув взглядом всю церковь, я впервые обратил внимание на изможденных демонов с хищно оскаленными клыками, стоявших на пьедесталах между узкими окнами. Повсюду сверкали мириады крошечных зажженных свечей.

Музыка прервалась снова для торжественного объявления теноров:

– Пусть посвященных выведут вперед… Тех, кого предназначили к жертвоприношению, надлежит отмыть добела.

И это было исполнено.

Целая группа молодых демонов в облачении алтарных служек выступила вперед, неся в неестественно сильных руках великолепную крестильную купель из густо-розового каррарского мрамора. Они установили ее на полу перед оградой алтаря.

– Какая гнусность – превратить весь этот кошмар в столь великолепное зрелище! – прошептал я.

– Успокойся, юноша, – величественным тоном произнес стоявший рядом страж. – Смотри внимательно, ибо то, чему тебе предстоит стать свидетелем, ты никогда больше не увидишь, а если попадешь к Господу без покаяния, вечно будешь гореть в адском огне.

Его слова звучали так убедительно, будто он сам верил в это.

– Кто дал тебе право подвергать вечному проклятию мою душу? – сдавленным голосом прошипел я, тщетно пытаясь избавиться от застилавшей взгляд пелены и ненавидя собственную слабость, не позволявшую вырваться из цепких рук этих демонов.

– Урсула, прощай, – прошептал я, изобразив губами поцелуй.

Однако в ответ она лишь едва заметно покачала головой в знак несогласия.

Наш немой разговор, похоже, остался незамеченным, ибо все взоры были устремлены на другое зрелище, гораздо более трагическое в сравнении с любым из тех, что кому-либо доводилось видеть прежде.

В дальнем конце прохода, погоняемая дьявольскими прислужниками, облаченными в блузы с широкими, отороченными красным кружевом и расшитыми золотом рукавами, появилась невообразимо отвратительная группа несчастных обитателей проклятой голубятни: старая, едва передвигавшая ноги женщина, пьяные мужчины и несколько мальчиков. Совсем еще дети, мальчики в отчаянии цеплялись за тех, кто вел их на смерть, – жалкие жертвы, невольные участники жуткого старинного обряда, в котором потомки проклятых должны разделить участь обреченных родителей. Ужас!

– Будьте вы все прокляты! Окаянные негодяи! Боже, яви справедливость, – шептал я, – пролей свою слезу над нами. Плачь за нас, Христос, ибо свершается нечто непостижимое.

Глаза мои закатились. Казалось, все происходящее не более чем кошмарный сон. И снова посетило меня видение: Урсула все дальше и дальше убегает от меня по необъятной луговине… И снова на поле с высокой травой и яркими цветами возникла другая фигура… знакомая фигура…

– Да, я вижу тебя! – закричал я этому образу, чудом сохранившемуся в моем сновидении.

Но не успел я распознать его, сохранить в сердце, как видение рассеялось; оно пропало, и с ним исчезла возможность постижения его, ушло воспоминание об изысканных чертах лица и фигуре – осталось лишь сознание неизмеримой важности того, что я видел… С губ моих сорвался крик.