Витторио-вампир - Райс Энн

Вся мерзость Двора Рубинового Грааля, казалось, выплеснулась наружу в этот момент. Горестное отчаяние охватило меня, я услышал, как демоны шепчут: «лишенный разума», «презренный», и усомнился в существовании всего, что видел, всего, чем я был, всего, что открылось мне всего несколько мгновений назад.

В волшебной лесной чаще мы с отцом ехали верхом и беседовали о полотнах Филиппо. Я был студентом, юным наследником, и передо мной расстилался весь мир, а привычный с детства сердцу запах лошадей смешивался с лесными ароматами.

«Лишенный разума», «презренный», «глупец», который мог стать бессмертным…

Когда я смог разогнуться снова, то прислонился к монастырской стене. Синий цвет небес был настолько ослепительным, что я невольно прикрыл глаза, но все же блаженствовал, купаясь в тепле. В ожидании, пока угомонится мой несчастный желудок, я пристально смотрел прямо перед собой, стараясь укротить боль, причиненную солнечным светом, полюбить его снова и довериться ему.

Перед глазами, всего в футе от меня, возникло лицо Сетия, и во взгляде его я отчетливо видел выражение глубочайшего беспокойства.

– Боже милостивый, ты снова здесь, – прошептал я.

– Да, – сказал он, – я обещал тебе.

– Так ты не оставляешь меня, правда? – спросил я.

– Нет, – ответил он.

Через его плечо на меня пристально глядел Рами-эль, словно нехотя, но впервые не без интереса. Его более короткие, ничем не стянутые волосы придавали ему моложавый вид, хотя такое отличие для меня не имело особого значения.

– Нет, конечно, никоим образом, – прошептал он и впервые засмеялся.

– Делай так, как говорят тебе эти достойные люди, – сказал Рамиэль. – Позволь им проводить тебя в монастырь, затем как следует выспись, а когда проснешься, мы будем с тобой.

– Ох, но это кошмар какой-то, ужасная история, – прошептал я. – Филиппо никогда не изображал подобные ужасы.

– Мы и сами не нарисованы, – сказал Сетий. – То, что Господь предназначил для нас, мы выясним завтра – ты, Рамиэль и я. А теперь ты должен идти. Монахи уже пришли. Мы оставляем тебя на их попечение, а когда проснешься, мы встретимся вновь.

– Звучит как молитва, – прошептал я.

– О да, истинно так, – подтвердил Рамиэль.

Он поднял руку. Я увидел тень от его пяти пальцев, а затем ощутил нежное прикосновение ладони, которой он смежил мне веки.

Глава 10. Я беседую с непорочными и могущественными сыновьями Божиими

Я уснул, и глубоко, да, так оно и было, но не допоздна. Случилось так, что я оказался в смутной, удивительной стране чудес волшебных покровителей. Меня нес по монастырю Сан-Марко дюжий монах со своими помощниками.

Лучшего места для меня не нашлось бы во всей Флоренции, разве что за исключением собственного дома Козимо, – ведь это был доминиканский монастырь Сан-Марко.

Сейчас мне известно множество исключительных по красоте зданий по всей Флоренции, и притом гораздо более великолепных, но тогда, мальчиком, я не смог бы даже перечислить в уме все богатства, открывшиеся моему взору.

Но, думается, нигде не существует более сурового заточения, чем в монастыре Сан-Марко, лишь недавно обновленном скромнейшим и достойнейшим Микелоццо по повелению Козимо Старшего. Монастырь, известный своей древней и достойной почитания историей во Флоренции, лишь совсем недавно был передан доминиканцам и наделен в некотором смысле высокими полномочиями, которых не имел ни один другой монастырь.

Как было известно всей Флоренции, Козимо потратил на Сан-Марко целое состояние, возможно, для того, чтобы примирить город со своим ростовщичеством, ибо как банкир он в первую очередь оберегал собственный интерес и в первую очередь был ростовщиком, но таковыми были и мы сами, вкладывавшие свои деньги в его банк.

Как бы то ни было, Козимо, главарь нашей «шайки», наш подлинный вождь, любил эту площадь и одарил ее множеством сокровищ, но, полагаю, всему прочему предпочитал ее удивительно соразмерные новые здания.

Его хулители, его противники, те, которые не совершили ничего великого, и подозревали в неблагонадежности все то, что не пребывало в состоянии непрерывного разрушения, – так вот они говорили о нем: «Он украсил своим гербом даже уборные этих монахов».

Между прочим, его герб – щит с пятью выпуклыми ядрами, значения которых получили самые различные толкования, – но то, что враги говорили о нем, заключалось в следующем: Козимо развесил свои яйца над отхожими местами монахов.