Секционный зал номер четыре - Кинг Стивен

Она подходит, мельком смотрит на меня, потом сжимает плечо Питу.

— Хорошо. Действуй.

Теперь я стараюсь высунуть язык. Так вот по-детски продемонстрировать свое отношение к красавчику. Этого вполне хватило бы… мне кажется, я чувствую язык и губы, такое ощущение возникает, когда начинает отходить новокаиновая блокада. Вроде бы и язык дернулся. Нет, наверное, я принимаю желаемое за действ…

Да! Да! Дернулся, но только раз, вторая попытка оканчивается полным провалом.

Когда Пит берется за ножницы, «Роллинг стоунз» переходят к следующей песне, «Подхвати огонь».

«Поднесите зеркало к моему носу! — кричу я им. — И увидите, как оно затуманится! Неужели такая мысль не приходит вам в голову?»

Чик, чик, чик, щелкают ножницы.

Пит поворачивает ножницы так, что свет отражается от их блестящих лезвий, и впервые я уверен, на все сто процентов уверен, что это безумие будет доведено до логического конца. Режиссер не собирается останавливать съемку. Рефери не собирается останавливать поединок в десятом раунде. Мы не собираемся брать паузу, чтобы узнать мнение наших спонсоров. Пити-бой намерен вонзить ножницы в мой живот, пока я, беспомощный, лежу на этом столе, а потом вскрыть меня как бандероль, прибывшую из «Хоршоу коллекшн».

Он вопросительно смотрит на доктора Арлен.

«Нет! — воплю я, мой голос бьется о темные стенки моего черепа, но не выплескивается изо рта. — Нет, пожалуйста, нет!

Она кивает.

— Давай. Все у тебя получится.

— Э… ты не хочешь выключить музыку?

«Да! Да, выключи ее!»

— Она тебе мешает?

«Да! Она ему мешает! Она до предела затуманила ему мозги! Он даже решил, что его пациент мертв!»

— Ну…

— Конечно, — отвечает она и исчезает из моего поля зрения. Мгновением позже Мик и Кейт наконец-то замолкают. Я пытаюсь бубнить, но к своему ужасу обнаруживаю: не получается. Я слишком напуган. Страх сковал мои голосовые связки. Я могу только наблюдать, как она присоединяется к нему, вдвоем они смотрят на меня сверху вниз, как несущие гроб — в открытую могилу.

— Спасибо, — благодарит он. Потом набирает полную грудь воздуха и поднимает ножницы. — Провожу перикардиальный разрез.

М медленно опускает ножницы. Я их вижу… вижу… потом они скрываются за пределами моего поля зрения. А чуть позже я чувствую, как холодная сталь прижимается к верхней части моего живота.

Он с сомнением смотрит на врача.

— Ты уверена, что…

— Хочешь ты учиться проводить вскрытия или нет, Питер? — в голосе звучат резкие нотки.

— Ты знаешь, что хочу, но…

— Тогда режь.

Он кивает, плотно сжимает губы. Я бы закрыл глаза, если б смог, но, разумеется, не могу; я только готовлюсь к боли, которую почувствую через секунду или две, говорю себе: «Крепись!»

— Режу, — он чуть наклоняется вперед.

— Одну секунду! — кричит она.

Давление чуть ниже солнечного сплетения ослабевает. Он поворачивается к ней, на лице удивление, легкое раздражение, а может, и облегчение, потому что удалось оттянуть критический момент.

Я чувствую, как ее рука охватывает мой пенис, словно она собралась погонять мне шкурку, этакий безопасный секс с мертвыми.

— Ты упустил вот это, Питер.

Он наклоняется, смотрит на ее находку — шрам чуть ли не в самом паху, на верхней части правого бедра, вывороченная, блестящая, без единой поры кожа.

Ее рука все еще держит мой член, держит, чтобы он не заслонял шрам, только ради этого. Точно также она держала бы и диванную подушку, чтобы показать кому-то сокровище, которое ей удалось там обнаружить: монетки, бумажник, придушенную кошкой мышку… но что-то происходит.

Дорогой Иисус, что-то происходит!

— И посмотри, — ее пальцы ее пальцы гладят правую часть мошонки, движутся дальше, на бедро. — Посмотри на эти нитевидные шрамы. Его яички, должно быть, раздулись до размеров грейпфрутов.

— Ему повезло, что он не потерял одно, а то и два сразу.

— Можешь поспорить на… можешь поспорить, знаешь на что, — она смеется, и в смехе определенно слышатся сексуальные нотки. Пальцы то сжимаются, то расслабляются, рука движется, с тем, чтобы шрам оставался на виду. Движения спонтанные, но она могла бы заработать двадцать или тридцать баксов, если бы проделывала все это сознательно… при других обстоятельствах, разумеется. — Я думаю, это боевое ранение. Дай-ка мне увеличительное стекло, Пит.

— Но не следует ли мне…

— Я отниму у тебя лишь несколько секунд, — она полностью поглощена моим шрамом. — Он все равно никуда не уйдет, — ее рука по-прежнему охватывает мой пенис, сжимает, отпускает, и я чувствую, что-то продолжает происходить, но, возможно, ошибаюсь. Должно быть, ошибаюсь, иначе он бы это увидел, она бы это почувствовала…

Она склоняется так низко, что я вижу только ее спину, обтянутую зеленым халатом, завязки шапочки, напоминающие тоненькие косички. Теперь, о-го-го, тем самым местом я ощущаю ее дыхание.

— Обрати внимание, как расходятся эти лучевидные шрамы. Это осколочное ранение, которое он получил лет десять тому назад. Мы можем проверить его послужной…

Распахивается дверь. Пит от неожиданности вскрикивает. Доктор Арлен — нет, но ее рука непроизвольно сжимается, сдвигается, и выглядит все так, будто разбитная медсестра ублажает прикованного к постели пациента.

— Не вскрывайте его! — голос такой пронзительный, такой испуганный, что я едва узнаю Расти. — Не вскрывайте его! В сумке с клюшками змея и она укусила Майка!

Они поворачиваются к нему, глаза широко раскрыты, челюсти отвисли. Она по-прежнему сжимает мой конец, не осознает этого, уже какое-то время не осознает, как Пити-бой не осознает, что одной рукой держится за сердце. И выглядит он так, словно именно у него отказал главный насос.

— Что… что ты… — лепечет Пит.

— Уложила его на землю, — Расти трещит, как пулемет. — Полагаю, он оклемается, но сейчас едва может говорить! Маленькая коричневая змейка, я таких не видел никогда в жизни, она уползла под разгрузочную платформу, и сейчас лежит там, но это не важно! Я думаю, она укусила и парня, которого мы привезли. Я думаю… святое дерьмо, док, что это вы делаете? Возвращаете его к жизни по частям?

Она поворачивает голову ко мне, не понимая, о чем он… пока до нее не доходит, что ее ладонь обжимает стоящий столбом пенис. А когда она начинает кричать… с криком выхватывает ножницы из повисшей плетью, затянутой в резиновую перчатку руки Пита… я вновь думаю о старом телефильме Альфреда Хичкока.

«Бедный старый Джозеф Коттен», — думаю я.

Он мог только плакать.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Прошел год с тех пор, как я побывал в секционном зале номер четыре, и я уже полностью поправился, хотя паралич никак не хотел сдаваться: только через месяц я начал шевелить пальцами рук и ног. Я по-прежнему не могу играть по пианино, но, с другой стороны, и раньше не мог. Это шутка, но я за нее не извиняюсь. Думаю, что в первые три месяца после злосчастного инцидента именно моя способность шутить обеспечила пусть минимальный, но жизненно важный запас прочности, который позволил избежать нервного срыва и сохранить здоровую психику. И вам не понять, что я хочу этим сказать, если вы не чувствовали, как стальные ножницы, используемые при вскрытии, упираются вам в живот.