Вампир Арман - Райс Энн

Я поддался панике. Но я не мог освободиться от тех, кто вцепился мне в руки. Я закричал. Одна пара фигур в длинных свободных одеяниях, стоящая перед мальчиками, оторвала от остальных первого из тех, кому предстояла пытка, и подбросила его сопротивляющееся тело высоко в воздух. Вторая пара фигур подхватила его и сильным сверхъестественным толчком швырнула беспомощного ребенка в огромный костер.

С жалобными криками мальчик упал в пламя и исчез, другие ученика, уверившись теперь в уготованной им судьбе, обезумели – плакали, всхлипывали, кричали, но тщетно.

Одного за другим мальчиков выдирали из кучи и кидали в огонь.

Я метался взад-вперед, пиная ногами землю и своих противников. Один раз я вырвал руку, но ее моментально захватили три другие фигуры с жесткими давящими пальцами. Я всхлипывал:

– Не надо, они невиновны. Не убивайте их. Не надо.

Но как бы громко я ни кричал, я все равно слышал предсмертные крики горящих в огне мальчиков: «Амадео, спаси нас!», были ли то слова последнего ужаса, или нет. В конце концов все, кто еще оставался в живых, подхватили этот распев. «Амадео, спаси нас!» Но от их группы осталось меньше половины, а вскоре не осталось и четверти – их, извивающихся, отбивающихся, кидали в воздух навстречу немыслимой смерти.

Барабаны не смолкали, как и насмешливое позвякивание бубнов и завывания рожков. Голоса составляли устрашающий хор, каждый слог окрашивался ядом.

– Вот и все твои сторонники! – прошипела ближайшая ко мне фигура. – Значит, ты их оплакиваешь, не так ли? В то время как во имя Бога ты должен был по очереди сделать каждого из них своей пищей!

– Во имя Бога! – закричал я. – Да как ты смеешь говорить об имени Бога! Вы устроили бойню детей! – Мне удалось повернуться и ударить его ногой, ранив его намного сильнее, чем он ожидал, но, как и прежде, его место заняли трое новых стражей.

Наконец в сполохах огня осталось только трое бледных, как смерть, детей, самых младших из нашего дома, никто из них не произносил не звука. Их молчание производило жуткое впечатление, их мокрые личики дрожали, неверящие глаза потускнели, и их тоже предали огню.

Я выкрикнул их имена. Как можно громче я закричал:

– На небеса, братья, вы отправляетесь на небеса, в объятья Бога!

Но как их смертные уши услышали бы меня на фоне оглушающей песни хора?

Вдруг я осознал, что Рикардо среди них не было. Рикардо либо бежал, либо его пощадили, либо его оставили для еще более страшной участи. Я покрепче свел брови, чтобы помочь себе запереть эти мысли в голове, чтобы сверхъестественные звери не вспомнили Рикардо. Но меня выдернули

из моих мыслей и потащили к костру.

– Теперь твоя очередь, храбрец, Ганимед богохульников, твоя, твоя, упрямый, бесстыдный херувим.

– Нет! – Я врос ногами в землю. Это немыслимо. Не может быть, чтобы я так умер; не может быть, чтобы меня сожгли. Я отчаянно доказывал себе: «Но ты же только что видел, как погибли твои братья, чем ты лучше?» – и все-таки не мог смириться с тем, что такое возможно, нет, только не я, я же бессмертный, нет!

– Да, твоя, и огонь поджарит тебя так же, как их. Чувствуешь, как пахнет жареной плотью? Чувствуешь, как пахнет горящими костями?

Сильные руки подбросили меня высоко в воздух, достаточно высоко, чтобы почувствовать, как ветер развевает мои волосы, а потом взглянуть вниз, в огонь, и его смертоносная волна ударила мне в лицо, в грудь, в вытянутые руки.

Я падал все ниже, ниже, ниже в пекло, раскинув руки и ноги, навстречу оглушительному треску дров и танцующему оранжевому пламени. Значит, я умираю! – думал я, если я вообще о чем-то думал, но, скорее всего, я испытывал только панику и заранее отдавался, отдавался предстоящей мне невыразимой боли.

Меня схватили чьи-то руки, горящие дрова рухнули и подо мной заревело пламя. Меня вытаскивали их огня. Меня тащили по земле. По моей горящей одежде топали ноги. С меня сорвали горящую тунику. Я хватал ртом воздух. Всем телом я чувствовал боль, жуткую боль обожженной плоти, и я намеренно закатил глаза в надежде на забвение. Приди за мной, господин, приди, если для нас бывает рай, приди за мной. Я вызвал его образ – обгоревший, черный скелет, но он протянул мне навстречу руки.

Надо мной выросла какая-то фигура. Я лежал на влажной, сырой земле, слава Богу, и от моих обожженных рук, лица, волос продолжал подниматься дым. Фигура оказалась широкоплечей, высокой, черноволосой.

Он поднял сильные мускулистые белые руки и сбросил с головы капюшон, открыв густую массу блестящих черных волос. У него были большие глаза с жемчужно-белыми белками и угольно-черными зрачками, а брови, несмотря на густоту, имели красивую изогнутую форму. Он, как и остальные, был вампиром, но обладал выдающейся красотой и замечательной осанкой; он смотрел на меня с таким видом, как будто я интересовал его больше, чем он сам, хотя он и ждал, что все глаза обратятся к нему.

По моей коже пробежала дрожь благодарности за то, что, благодаря этим глазами и гладкому, изогнутому, как лук, рту, он производил впечатление существа, обладающего подобием человеческого рассудка.

– Ты будешь служить Богу? – спросил он. У него был мягкий голос образованного человека, а в глазах отсутствовала насмешка. – Отвечай, будешь ли ты служить Богу, ибо в противном случае тебя бросят обратно в костер.

Всем своим существом я испытывал боль. Ко мне не шла ни одна мысль – только то, что он произнес невероятные слова, в них не было смысла, поэтому я не мог на них ответить.

Его злобные помощники моментально подхватили меня снова, смеясь и распевая в такт несмолкающему гимну:

– В огонь, в огонь!

– Нет! – крикнул их вождь. – В нем я вижу искреннюю любовь к нашему Спасителю. – Он поднял руку. Остальные ослабили хватку, но держали меня в воздухе, растянув за руки и ноги.

– Ты хороший? – отчаянно прошептал я фигуре? – Как же так? – Я заплакал.

Он подошел ближе. Он склонился надо мной. Какой он обладал красотой! Его полный рот, как я уже сказал, имел прекрасную изогнутую форму, но только сейчас я увидел, что он густо-темного естественного цвета, и даже рассмотрел тень головы, несомненно, сбритой в последний день смертной жизни, покрывавшей нижнюю часть его лица, придавая ему отчетливо мужское выражение. Его высокий широкий лоб казался вырезанным из идеально белой кости только по сравнению с округлыми висками и остроконечной линией волос, изящно откинутых назад темных кудрей, контрастно обрамляющих лицо.

Но меня, как всегда, гипнотизировали глаза, да, глаза, большие овальные мерцающие глаза.

– Дитя, – прошептал он. – Неужели я вынес бы такие ужасы, если не во имя Бога?