Витторио-вампир - Райс Энн

Я наклонился ниже, к сложенным рукам этого создания, и тут увидел, к своему внезапному ужасу, что его спящее лицо вдруг оживилось. Глаза приоткрылись, и одна рука с явной угрозой потянулась ко мне.

Я резко отпрянул от его вытянутых когтей, и весьма своевременно. Я обернулся, увидев, что Рамиэль удерживает меня, но затем он закрыл глаза и склонил голову мне на плечо.

– Теперь ты знаешь, на какие хитрости они способны. Посмотри на него. Ты сам убедился. Теперь оно снова сложило руки на груди. Оно думает, что теперь в безопасности. Оно закрыло глаза.

– Что я натворил! Ах, я убью его! – сказал я.

Схватив пелену в левую руку, я занес свой меч в правой. Я приближался к спящему чудовищу, и на сей раз, когда его рука поднялась, я поймал ее и стал накручивать на нее ткань, одновременно замахиваясь мечом и резким движением опуская его на демона.

И тут голова его скатилась на пол. Раздался отвратительный звук, возможно, он исходил из шеи, а не из горла. Рука с шумом шлепнулась об пол. При свете дня оно не могло сражаться столь же упорно, как во тьме ночной, как это было в той моей битве, когда я обезглавил своего первого противника. Ах, я победил!

Я схватил эту голову и смотрел, как кровь выплескивается изо рта. Глаза, если они и открывались раньше, теперь были закрыты. Я отшвырнул голову на середину склепа. И сразу же свет начал пожирать дьявольскую плоть.

– Посмотри на нее теперь, голова поджаривается! – воскликнул я. Но сам уже не мог остановиться.

Я подошел к следующему, сорвал прозрачную плащаницу с женщины с великолепными длинными косами, ввергнутой в эту ужасную гибель в самую пору расцвета ее жизни. Я поймал ее поднявшуюся было руку, с той же яростью отрубил ей голову и поднял ее за косу, а затем швырнул, чтобы она приземлилась рядом с головой ее соседа.

В лучах света, льющегося сверху сквозь люк, голова первого существа сморщивалась и чернела прямо у меня на глазах.

– Люцифер, ты видишь все это? – выкрикнул я. Эхо отозвалось насмешкой надо мной: – Видишь это? Видишь это? Видишь это?

Я бросился к следующему.

– Флориан! – закричал я, отдернув пелену. Ужасная ошибка.

Когда он услышал свое имя, глаза его открылись, прежде чем я оказался прямо перед ним, и, словно марионетка на подвесе, рванувшись, он сумел бы подняться, если бы я не успел ударить его мечом и нанести глубокую рану в грудь. Не успев отреагировать на произошедшее, он упал навзничь. Я поднес меч к его нежной благородной шее. Его белокурые волосы запеклись от крови, а глаза полуоткрылись и опустели; он умер у меня на глазах.

Я схватил его за длинные волосы, это бестелесное создание, этого вождя всех остальных, этого сладкоголосого дьявола, и швырнул в дымящуюся, отвратительную кучу.

И так все и продолжалось, я продвигался влево по длинному ряду, почему влево – не могу сказать, разве что таковым был мой путь: и всякий раз, сдергивая пелену, я набрасывался на врага с быстротой молнии, хватая его за руку, если он пытался ее поднять, хотя иногда он не успевал даже этого. Я отрубал ему голову с такой скоростью, что забрызгивал себя кровью и наносил удары, безобразно, вдребезги сокрушая челюсти своего недруга, ломая его кости, – словом, так или иначе, умертвляя его.

Я убивал их.

Я отрывал им головы и пополнял ими груду, которую окутывал такой густой дым, что она казалась мерцающим костром, в котором сжигали осеннюю листву. От нее вздымался пепел – крошечные легкие частички, – но в основном головы томились на огне, чернели, осаливались, масса наращивалась, и пепла было весьма немного.

Страдали ли они при этом? Сознавали, что с ними случилось? Куда спасались бегством их души, на каких невидимых ногах, в этот отчаянный и жуткий момент, когда разрушался их Двор, когда я рычал от ярости и топал ногами, закидывал назад собственную голову и рыдал, отчаянно рыдал, пока слезы не застилали мне глаза и я переставал видеть вообще что-нибудь?

Я расправился с почти двадцатью, да, именно с двадцатью противниками, и мой меч покрылся столь толстым слоем запекшейся и свежей крови, что мне не раз приходилось вытирать его дочиста. Об их тела, пробираясь к другой стене склепа, я отирал его, проводя им между телами одной пары за другой, изумляясь, до чего сморщенными становились их бледные руки, сложенные на груди, какой черной становилась кровь, столь медленно вытекавшая при свете дня из разорванных шей.

– Мертвые, все вы мертвые, и все же куда вы уходите, куда исчезают ваши бессмертные души?