Дьюма-Ки - Кинг Стивен

Наннуцци улыбнулся.

– Обманывать художников – не по нашей части, мистер Фримантл.

– Эдгар. Помните? Не хотите кофе?

– Сначала картины, – ответил Джимми Йошида. – Кофе – потом.

Я глубоко вздохнул.

– Отлично. Тогда прошу наверх.

Я набросил простыню на портрет Уайрмана (по существу, только контур с мозгом, «плавающим» в верхней трети холста), а картина с Тиной Гарибальди и Кэнди Брауном попрощалась с «Розовой малышкой» и отправилась в стенной шкаф моей спальни (где составила компанию «Друзьям-любовникам» и фигуре в красном), но все остальное я оставил. Картины выстроились вдоль двух стен и части третьей. Сорок одно полотно, включая пять вариаций «Девочки и корабля».

Когда их молчание стало невыносимым, я его нарушил:

– Спасибо, что сказали мне о ликвине. Отличная штука. Как говорят мои девочки, просто бомба.

Наннуцци, казалось, меня даже не услышал. Он продвигался в одном направлении, Йошида – в другом. Ни один не задал вопроса о закрытом простыней полотне. Я догадался, что в их мире подобный вопрос считается дурным тоном. Под нами шептались ракушки. Где-то вдалеке завывал водяной мотоцикл. Правая рука зудела, но слабо и где-то в глубине, словно говорила, что рисовать хочет, но может и подождать. Рука знала – время придет. До захода солнца. Я начну рисовать, сперва сверившись с фотографиями, закрепленными на мольберте по обе стороны картины, а потом что-то изменится, ракушки заговорят громче, хромовая поверхность Залива изменит цвет на персиковый, розовый, оранжевый, наконец, на КРАСНЫЙ, и это будет хорошо, это будет хорошо, во всех смыслах это будет хорошо.

Наннуцци и Йошида вновь встретились у лестницы, ведущей на первый этаж. Обменялись несколькими фразами, подошли ко мне. Из кармана джинсов Йошида достал конверт с аккуратно напечатанными на лицевой стороне словами: «ГАЛЕРЕЯ «СКОТТО», ТИПОВОЙ КОНТРАКТ».

– Вот. – Он протянул мне контракт. – Скажите мистеру Уайрману, что мы сделаем все необходимое для того, чтобы представлять ваши работы.

– Правда? – спросил я. – Вы уверены?

Йошида не улыбнулся.

– Да, Эдгар. Мы уверены.

– Спасибо вам, – ответил я. – Спасибо вам обоим. – Я посмотрел на Наннуцци, который как раз улыбался. – Дарио, я вам очень признателен.

Дарио обвел взглядом картины, рассмеялся, всплеснул руками.

– Я думаю, признательность следует выражать нам.

– На меня производит впечатление их открытость, – добавил Йошида. – И их… не знаю, но… думаю… ясность. Эти образы влекут зрителя, но не затягивают в себя. И еще меня поражает быстрота, с которой вы работает. Вы фонтанируете.

– Простите?

– Про художников, которые поздно начали, иногда говорят, что они фонтанируют, – пояснил Наннуцци. – Словно пытаются наверстать упущенное время. И однако… сорок картин за несколько месяцев… или недель, действительно…

«И вы еще не видели ту, что прикончила насильника и убийцу ребенка», – подумал я.

Дарио опять засмеялся, но без особого веселья.

– Только постарайтесь принять меры, чтобы этот дом не сгорел, хорошо?

– Да… не хотелось бы. Если мы договоримся, смогу я хранить часть моих работ в вашей галерее?

– Разумеется, – ответил Наннуцци.

– Отлично, – кивнул я, подумав, что хочу подписать контракт как можно быстрее, что бы ни сказал Уайрман, только для того, чтобы сплавить картины с Дьюмы… и тревожил меня не пожар. Возможно, фонтанировали многие художники, начинавшие поздно, но сорок одна картина на Дьюма-Ки… я как минимум на три десятка превзошел допустимый предел. И я ощущал их присутствие в этом зале, как мощный электрический заряд.

Конечно же, Дарио и Джимми тоже это чувствовали. На Дьюма-Ки картины проявляли себя в полной мере. Они цепляли.

Следующим утром я присоединился к Уайрману и Элизабет за кофе на мостках у «Эль Паласио». Отправляясь в путь, я уже не принимал ничего, кроме аспирина, и мои Великие береговые прогулки превратились из испытаний в удовольствие. Особенно после того, как потеплело.

Элизабет сидела в инвалидном кресле, поднос усыпали кусочки пирожного, которое она ела на завтрак. Я решил, что Уайрману удалось влить в нее немного апельсинового сока и полчашки кофе. Элизабет смотрела на Залив, во взгляде читалось суровое осуждение, и этим утром она больше напоминала Блая[115], капитана «Баунти», чем дочь дона мафии.

– Buenos dias, mi amigo[116], – поздоровался Уайрман. Повернулся к Элизабет: – Это Эдгар, мисс Истлейк. Пришел сыграть в семерки[117]. Хотите поздороваться?

– Моча-говно-голова-крыса, – сказал она. Я так думаю. В любом случае обращалась она к Заливу, все еще темно-синему и по большей части спящему.

– Как я понимаю, она по-прежнему не в форме, – заметил я.

– Да. С ней такое случалось и раньше, а потом наступало просветление, но в такой маразм она еще никогда не впадала.

– Я никак не привезу ей какие-нибудь мои картины. Чтобы она посмотрела на них.

– Сейчас в этом смысла нет. – Уайрман протянул мне чашку черного кофе. – Держи. Подними себе настроение.

Я отдал ему конверт с типовым контрактом. Пока Уайрман вытаскивал его, я повернулся к Элизабет:

– Вы бы хотели, чтобы я почитал вам сегодня стихи?

Ответа не последовало. С окаменевшим, хмурым лицом она смотрела на Залив. Капитан Блай, который вот-вот отдаст приказ привязать кого-то к фок-мачте и отстегать кнутом.

Без всякой на то причины я спросил:

– Ваш отец был ныряльщиком, Элизабет?

Она чуть повернулась, ее повидавшие жизнь глаза сместились в мою сторону. Верхняя губа поднялась в собачьем оскале. На мгновение (короткое, но мне оно показалось долгим) я почувствовал, что на меня смотрит другой человек. А может, и не человек. Существо, которое как носок носило старое, рыхлое тело Элизабет Истлейк. Моя правая рука сжалась в кулак, и опять я ощутил, как несуществующие, слишком длинные ногти впились в несуществующую ладонь. Потом Элизабет вновь уставилась на Залив, одновременно ощупывая поднос, пока ее пальцы не нашли кусочек пирожного, а я называл себя идиотом, которому давно пора взять под контроль разгулявшееся воображение. Какие-то странные силы здесь, безусловно, действовали, но не следовало каждую тень считать призраком.

– Был, – рассеянно ответил мне Уайрман, раскрывая контракт. – Джон Истлейк был эдаким Рику Браунингом… ты знаешь, это тот парень, что сыграл в фильме «Тварь из Черной лагуны» в пятидесятых.