Осень на краю - Арсеньева Елена

26 июля сего 1914 года Государь принял членов Государственного Совета и Думы и обратился к ним со следующими словами:

«Приветствую вас в нынешние знаменательные и тревожные дни, переживаемые всей Россией. Германия, а затем Австрия объявили войну России. Тот огромный подъем патриотических чувств любви к родине и преданности престолу, который, как ураган, пронесся по всей земле нашей, служит в моих глазах и, думаю, в ваших ручательством в том, что наша великая матушка Россия доведет ниспосланную Господом Богом войну до желанного конца. В этом же единодушном порыве любви и готовности на всякие жертвы вплоть до жизни своей я черпаю возможность сдерживать свои силы и спокойно и бодро взирать в будущее. Мы не только защищаем свою честь и достоинство в пределах земли своей, но боремся за единокровных и единоверных братьев-славян, и в нынешнюю минуту я с радостью вижу, что объединение славян происходит так же крепко и неразрывно со всей Россией. Уверен, что вы каждый на своем месте поможете мне перенести ниспосланное мне испытание и что все, начиная с меня, исполнят свой долг до конца. Велик Бог земли Русской!»

Керенский (Трудовая партия):

– Трудовики верят, что на полях бранных, в великих страданиях укрепится братство всех народов России, родится единая воля (общие рукоплескания) и освободит страну от страшных внутренних пут. Глубоко веруя в единство всех трудящихся классов всех стран, шлем свой братский привет всем протестовавшим против подготовлявшейся братоубийственной брани народов. Крестьяне и рабочие, все, кто хочет счастья и благополучия России, в великих испытаниях закалите дух ваш, соберите ваши силы и, защитив страну, освободите ее. Вам же, нашим братьям, проливающим кровь за родину, наш низкий поклон и братский привет! (Общие рукоплескания.)

Милюков (Партия народной свободы):

– Россия, пройдя через тяжкие испытания, станет ближе к своей заветной цели. Грозная и величественная задача стоит перед нами и повелительно требует немедленного разрешения. Нам нужно сосредоточить все свои силы на защиту государства от внешнего врага, вознамерившегося столкнуть нас со своего пути к мировому господству. Наше дело – правое дело, мы ведем борьбу за освобождение нашей родины от иноземного нашествия, Европы и славянства от германского преобладания и всего мира от невыносимого гнета постоянно растущих вооружений. (Рукоплескания, возгласы «браво!».) В этой борьбе мы все заодно, мы не ставим условий и требований, мы просто кладем на весы борьбы нашу твердую волю одолеть насильников! (Рукоплескания на всех скамьях, возгласы «браво!».)

Граф Мусин-Пушкин (Октябристы):

– Избранники земли Русской, братья! Бывают в жизни народной минуты, когда все мы, мысли все, чувство, весь порыв народный должны выразиться в одном только кличе. Пусть будет этот клич: Бог, Царь, Народ и наша победа над врагом! (Шумные рукоплескания.)

Из писем Дмитрия Аксакова жене. Действующая армия, расположение наших частей.

«Здравствуй, Александра.

Вчера заглянул в письмо, которое строчил писарь под диктовку одного из моих рядовых. Начало самое что ни на есть патриархальное: «Во первых строках моего письма спешу сообщить Вам, дорогая наша супруга, что я, Ваш муж и пеший ратник Иван Алексеев, жив и покуда, попечением Господним, еще вполне цел и здоров».

Замени «пешего ратника Ивана Алексеева» на «штабс-капитана Дмитрия Аксакова» – и довольно. Под каждым прочим словом я охотно подписываюсь.

Наконец-то улучил эту минуту – написать тебе! Давно надо бы, понимаю, ведь уже три недели я в действующей армии, но за эти дни обрушилось столько ярких, новых, волнующих переживаний и впечатлений, что в результате в голове образовался полный сумбур, мысль не хочет принять определенного направления, а скачет и перепрыгивает.

Писать на походе или в бою нет времени и места, а если выдается свободный час-другой, то стремишься его использовать для сна, чтобы набраться покрепче сил. Последние две ночи пришлось провести в окопах: с рассветом начиналась перестрелка.

Бои я подробно не описываю, так как нельзя этого описывать в письме. Страшно только первые пять-десять минут, а потом совершенно ничего не чувствуешь и даже не сознаешь, существуешь ты или нет, живешь ты или тебя уже убили. Находишься в каком-то азарте, но зато вечером какой упадок сил! После первого боя, сидя уже за столом, я заснул во время еды, и картошка упала из рук на полдороге ко рту.

Вообще, как только скрылся неприятель, совершенно забываешь, что находишься на войне, – словно в учебном походе. Мне кажется, что и войны совсем не было…

Помнишь каток на Черном пруду, и студеный ветер, и какие у тебя были твердые от мороза, румяные щеки, и как я обнимал тебя за талию, пока мы выписывали «восьмерки», и шептал в твое разгоревшееся от моих губ ушко: «Невольно к этим грустным берегам меня влечет неведомая сила…»? Вспоминай эти слова как можно чаще! Не забывай, что ты была моей первой любовью, пусть всего лишь юношеской и даже полудетской, но – любовью. Говорят, первая любовь не исчезает бесследно. Может быть, может быть… Я готов в это поверить, ведь волны жизни прибили нас друг к другу именно тогда, когда каждый уже позабыл прошлое и готов был искать другого счастья. Возможно, мы и впрямь были предназначены друг другу. И то, что происходило между нами в купе курьерского поезда, уносившего нас в Москву после нашего венчания, для меня исполнено того же священного смысла, что и беспредельно печальный пушкинский речитатив, который я когда-то шептал тебе с разухабистой, бессмысленной, юной веселостью. Однако я прекрасно понимаю, что сейчас мы с тобой – всего лишь венчанные любовники, еще не успевшие стать воистинусупругами, то есть людьми, которые будут всю жизнь идти рядом, в однойупряжке. Сейчас на всем свете нет ни одного человека, которому я мог бы доверить страшную тайну (экие пошлые слова, однако они соответствуют действительности, как и всякая пошлость… ведь первоначальное значение этого слова есть «обыденный, навязший в зубах»), которая меня обременяет, нет ни одного человека, на чьи плечи я могу переложить хотя бы часть той ноши, которую принужден влачить. Но я очень хочу, чтобы ты поверила мне, поверила вполне: я не интересничаю и не нагоняю пустых страхов. Опасность, которая нависла надо мной, а через меня, увы, над тобой, в самом деле велика! Дело в твоем приданом, в этих несметных, случайных, дурных деньгах… Понимаешь, если бы не война, у меня бы не было выбора, я бы поступил так, как мне предписывалось, но война в какой-то степени предоставила мне возможность для маневра. В любом случае я уповаю на лучшее и постараюсь использовать все предоставленное мне судьбой время для того, чтобы… чтобы выбраться из той ямы, в которую я угодил не по злонамерению, а лишь по неосторожности. Угодил сам – и невольно увлек за собой и тебя, и всех моих и твоих близких.