Недостойные знатные дамы - Бенцони Жюльетта

Жюльетта Бенцони

Недостойные знатные дамы

Убийственные козни аристократов

Пряник Катрин де Шатонеф

– Шах и мат!

Отложив в сторону хрустальную шахматную доску, инкрустированную золотом, Филипп Добрый, сидевший в кресле с высокой спинкой, откинулся назад и протянул к огню свои длинные белые руки. Затем он поднял глаза на крестника и улыбнулся:

– Ты снова проиграл, Филипп!

– Я всегда вам проигрываю, монсеньор. Вы для меня слишком сильный противник – по сравнению с вами я играю просто отвратительно. Дофин Людовик играет гораздо лучше меня.

Герцог Бургундский поморщился, как это с ним часто случалось, когда в его присутствии упоминали о дофине – сыне его давнего соперника Карла VII. В поисках пристанища дофин в прошлом году прибыл к бургундскому двору, и герцог откровенно побаивался его дьявольского ума.

– Для меня он играет даже слишком хорошо, – пробормотал он. – Я предпочитаю играть с тобой, Филипп, это гораздо приятней. К счастью, ты проигрываешь только в шахматы! Ты хорошо мне служишь.

Филипп По, камергер Бургундии и кавалер ордена Золотого Руна, кивком поблагодарил герцога. Он умел ценить доверие своего сюзерена и крестного, чьи приказы и распоряжения всегда исполнял неукоснительно. Владея поместьем Де Ла Рош возле Нолэ, он был одним из самых могущественных сеньоров, подвизавшихся при дворе Филиппа Доброго, которого в Европе с завистью и восхищением называли Великим Герцогом Запада. Ибо немногие королевства могли сравниться с герцогством Бургундским, земли которого граничили с Голландией.

Наступила тишина. Тяжелые веки герцога медленно опустились, и на какое-то время камергеру даже показалось, что его повелитель уснул. Герцогу шел шестой десяток, и нередко сон одолевал его внезапно. Но герцог не спал. Он размышлял, и при этом руки его бессознательно теребили орден Золотого Руна, висевший поверх черной бархатной куртки. Когда же спустя несколько минут герцог продолжил, голос его звучал так, как если бы он обращался к самому себе:

– Я действительно очень доволен тобой, Филипп. Особенно отличился ты в в прошлом году, во время переговоров о браке моего сына Шароле^[1] с Изабеллой Бургундской, которая только что произвела на свет первого ребенка.^[2] И мне вдруг пришло в голову, что я не вознаградил тебя должным образом за устройство этого брака. Надо бы сделать тебе подарок по случаю рождения моей внучки.

– Вы уже столько для меня сделали, сударь!

– Нет-нет, я знаю: тем, кого любишь, обычно забываешь воздать должное. И потом, Филипп, приняв владение, которое я хочу тебе подарить, ты окажешь мне еще одну услугу. Чтобы удержать эти земли, нужен человек сильный и верный, а также храбрый. У тебя есть все эти качества… и я надеюсь, что ты не боишься привидений.

Филипп По, как и следовало ожидать от молодого человека, лишь усмехнулся:

– Привидений? Вы изволите шутить, сударь?

Но герцог не шутил. Тень пробежала по его челу и заволокла водянистые голубые глаза, взгляд которых устремился на пляшущие языки пламени. Неожиданно зрачки герцога расширились, словно в глубине пылающего камина пред ним предстала какая-то страшная картина.

– Нет, Филипп. Просто я решил подарить тебе Шатонеф – земли и замок.

Несмотря на все свое самообладание, Филипп По побледнел. Его могучая рука, привыкшая к рукоятке тяжелого меча, сжала обхватывавший бедра широкий кожаный пояс, украшенный золотыми бляшками.

– Замок?..

Герцог утвердительно кивнул, а потом усталым голосом объяснил:

– Катрин была последней в роду, и потому после суда я взял ее удел под свою опеку, дабы он ни под каким видом не достался д'Оссонвилям. Эта крепость вместе с твоим замком Ла Рош являются ключами к Бургундии: объединив их под твоей властью, я укреплю оборону Дижона. И потом, мне кажется, она рада была бы узнать, что ее владения перешли к тебе. Ведь когда-то она любила тебя…

Забыв на время о правилах приличия, Филипп По отвернулся, медленно подошел к глубокой амбразуре окна и прислонился к холодной стене. На улице сгущалась тьма, стоял сырой мартовский вечер 1457 года. Частый мелкий дождь смывал грязь со стен дворца и наполнял водой каналы Брюгге. И внезапно рыцарю показалось, что вся эта влага обрушилась на него, во всяком случае, его глаза вдруг стали мокрыми. Словно издалека до Филиппа донесся голос герцога: