Страсть Северной Мессалины - Арсеньева Елена

Конечно, ни фрейлин Лопухину и Карр, ни Шафирову и Воронцову, ни певичку-немку, ни госпожу Седрапарре, ни герцогиню Курляндскую, ни госпожу Долгорукову, ни какую-либо другую женщину великий князь не мог сделать своей любовницей в полном смысле этого слова. По той же причине, по какой не мог сделать женой Екатерину! Однако он укладывал этих женщин в свою постель и забавлялся с ними, как порочный подросток.

Да и все его развлечения были пошлы до крайности! Комната, где Петр играл со своими куклами и устроил театр марионеток, имела общую дверь с одной из гостиных императрицы Елизаветы Петровны. Дверь всегда держали запертой. И вот как-то раз Петр услыхал за стенкой голоса. Он расковырял щелочку и увидел, что на половине императрицы накрыт стол, за которым сидит она сама с Алексеем Разумовским, оба одетые более чем свободно – так сказать, по-утреннему.

Оказалось, что в этой комнате императрица завтракала со своим фаворитом и давним возлюбленным, к тому же морганатическим супругом.

Петр пришел в необузданный восторг оттого, что увидел свою суровую тетушку в такой вольной обстановке, и позвал Екатерину посмотреть на это. Однако та нашла, что подглядывать неприлично, а тем паче за такими событиями, и резко отказалась. Великий князь привычно обозвал жену дурой и привел более покладистых и покорных фрейлин – посмеяться над императрицей.

Правда, смеялся он недолго – о подглядываниях стало известно Елизавете Петровне. Грянула буря, какой принц даже не ожидал. Среди прочего императрица сказала ему, что у государя Петра I тоже был неблагодарный наследник. Все понимали, это было равносильно предупреждению, что голова великого князя тоже может затрепетать на плахе…

Петр испугался и решил поближе присмотреться к своей жене, которая казалась ему теперь отнюдь не дурой, а, напротив, очень хитрой. Ведь она умудрилась не вызвать неудовольствия императрицы!

Увы, благосклонность мужа принесла Екатерине очень мало радости. Всю зиму он спал в ее постели, но при этом только и говорил о плане построить рядом со своей дачей дом, во всем напоминающий монастырь капуцинов. Чтобы не разгневать великого князя, Екатерина принуждена была раз сто, а может, сто пятьдесят перерисовывать план будущего здания.

Но это еще мелочь. На супружеское ложе Петр приводил с собой свору своих собак, которых прятал от запрещения императрицы в алькове Золушки. Собаки чесались, выли, распространяли жуткий запах… ночи Екатерины стали мучением! А днем великий князь избивал собак, они снова выли, визжали, лаяли… Стоило своре умолкнуть, как Петр хватался за свою любимую скрипку, на которой он играл с искусностью дрессированного медведя. Главное, чтобы как можно громче! Великий князь вообще очень любил шум. Особенно когда находился в подпитии, а в таком состоянии он находился почти постоянно. И с каждым днем напивался все сильнее. Во хмелю все его безумие только обострялось. Как-то раз он отдал приказ повесить крысу, которая съела игрушечного часового (он был вылеплен из теста), стоявшего перед картонной крепостью. Для вынесения приговора и приведения его в исполнение был собран настоящий военный совет из любимчиков Петра Федоровича – таких же уродов и недоумков, которые отлично потакали прихотям своего господина.

Иногда великий князь забавлялся, обучая жену ружейным приемам, пока она не научилась это делать с точностью самого опытного гренадера; иногда ставил ее на караул с мушкетом на плече у двери между их комнатами, и Екатерина стояла так целыми часами…

Она порою удивлялась, как это она сама не сошла с ума при таком муже. Екатерина стала даже жалеть об отъезде матери. Пусть Иоганна бывала невыносима, но все же это был единственный родной человек.

Одно утешение нашла для себя Екатерина, верных и неизменных друзей – это книги. Начала с любовных романов и чередовала их с более серьезным чтением. То это были письма госпожи Севинье, то произведения Вольтера, то исторические сочинения, а то что под руку попадалось. Теперь в кармане платья у нее всегда была книга, и чуть что, Екатерина самозабвенно утыкалась в нее, словно переносясь при этом в другой, куда более совершенный мир.

Одна беда, что от книги иной раз приходилось все-таки отрываться – чтобы лишний раз изумиться окружающему, посмеяться над ним, а то и ужаснуться.

Так, в один прекрасный день все дамы при дворе впали в страшное уныние. Произошло это потому, что императрице пришла фантазия заставить всех обрить головы. Спорить никто не осмеливался: однажды, не выдержав, что жена обер-егермейстера Нарышкина вызывает всеобщее восхищение своей красотой, Елизавета подозвала ее к себе на балу и при всех срезала у нее с головы фонтаж – прелестное украшение из лент, которое Нарышкина надела в тот день. Потом как-то раз Елизавета самолично остригла завитые челки у двух своих фрейлин под тем предлогом, что не любит такой фасон прически. А ведь вместо волос можно было проститься с головой… Впрочем, нет, голову бы вряд ли срубили: все же как дала Елизавета Петровна при вступлении на престол слово никого не лишать жизни, так это слово и держала, однако вполне могла велеть урезать язык, бить плетьми и сослать в Сибирь. Как произошло это с красавицей Натальей Лопухиной – то ли за участие в заговоре маркиза Ботта, то ли за то, что ее прическа оказалась роскошней прически Елизаветы…

Итак, придворные дамы не осмелились перечить государыне и поспешили проститься с волосами. Взамен им были присланы от императрицы черные, плохо расчесанные парики, которые они принуждены были носить, пока не отрастут волосы. Городским дамам позволили головы не брить, однако им тоже прислали парики – с повелением скрыть собственные прически под ними.

Между прочим, причиной сего «благодеяния» послужило то, что императрица не могла смыть пудру со своих волос. А ей очень хотелось явиться на бал не с белыми, а с черными кудрями. И она решила лучше напрочь остричь волосы, только бы не появиться напудренной. Ну а придворные дамы обязаны были во всем следовать примеру своей повелительницы.

Избежала этого безумного приказа только Екатерина. Повезло ей потому, что она незадолго до него очень тяжело переболела, причем за время болезни потеряла все волосы, и они только-только начали отрастать.

В другой раз императрица решила, чтобы во время поездки на богомолье в Тихвин все дамы носили одинаковые собольи шапки – какого-то ужасного провинциального фасона. Екатерина умудрилась потерять свою шапку и натерпелась ужасного страху, что это обнаружится. К счастью, один из придворных, Чоглоков, где-то достал для нее похожую шапку – и императрица ничего не заметила. А Чоглоков был страшно горд и счастлив, что помог великой княгине, в которую был откровенно влюблен.