Страсть Северной Мессалины - Арсеньева Елена

– Молчи, молчи о сем.

– Да я ни словечка. Я просто так.

– Вот и хорошо, что просто так, вот и хорошо, что понимаешь: узы наши вечны, святы и нерушимы. Верю, станешь мне служить верою и правдою там, куда я тебя определю. Пора вместо Ермолова другого истопника государыне представить, пока опять какой-нибудь там Толстой не подсуетился. И я подумал о тебе, Сашка.

– Обо мне!

– Ну да, а что? Чем ты нехорош? Я же тоже, понимаешь ли, не с печки упал, давно к тебе присматриваюсь. Ты, конечно, un visage de kalmouk, mais plein d’esprit![3]

– Что вы говорите, ваше сиятельство?!

– Да это не я, это одна из придворных дам о тебе ляпнула. Хоть калмыковат, зато собой пригож. А что? Ликом ты и впрямь весьма хорош, правильные черты, черные глаза твои хороши, бровищи соболиные, я таких и не видал; вид имеешь благородный, походку легкую… Кожа без всяких притираний чиста и свежа… Эх, не встречал я большей ценительницы мужской красоты, чем государыня, вот и сам поднаторел в сем деле. Небось послушает кто, как я рассуждаю о твоих глазах да бровях, так содомитом меня сочтет, а ведь я ни сном ни духом касательства к сей пакости не имею… нужда заставила к вам, мальчишкам, присматриваться! Конечно, ноги у тебя малость кривоваты, сейчас и видно, что не калмык, так татарин в твоих прадедах имеется. Однако ноги в сем деле, к коему я тебя определить чаю, не самое главное – главнее то, что промеж ног, а у тебя с этим как нельзя лучше обстоит, за версту видать. Кроме того, роман, который ты завел с дочерью покровителя своего, Строганова, когда у него жил-поживал, характеризует тебя с самой галантной стороны. Но главное – ты не дурак! Видишь ли, матушка-императрица не просто так естество тешит – она пытается возвысить до себя всякого мужчину, который оказывается рядом с ней на ложе. Знал бы ты, каким невежей был Сашка Ланской, а каким стал!.. Я и сам диву давался, что€ она из него сделала. Но там основа была благодатная. Льщусь надеждой, благодатна она и в твоем случае. Ты не мальчишка – уж двадцать седьмой годок пошел, значит, можешь сообразовать ум и естество для дела. Опять же, итальянским и французским владеешь, а еще по-русски говоришь и пишешь, как немногие при дворе, это государыня весьма оценит, не сомневаюсь. И рисуешь недурно… Всяких «Велизариев», «Бесов хромых»[4] читывал, знаю. Кроме того, сам ты как-то обмолвился, что, было, не мог уснуть, не положив томик Гомера под подушку. Государыня от такого просто без ума. Годен, право слово, годен ты в истопники!

– Ваше сиятельство, так ведь это по вашему разумению все ладно выходит. А может, государыня на меня и глянуть не пожелает?

– Вот это я и намерен узнать нынче же! Я тут для Эрмитажа несколько картин приобрел. Ввечеру внесут их на «собственную половину».[5] Тебя определяю их сопровождать. Посмотрим, что государыня скажет, на тебя поглядев.

– А она… а как она угадает, я-де… я, это, не просто так с картинками…

– Милый ты мой! Она – угадает! И не сомневайся даже, на что хошь пари держать готов – она уже сейчас знает, о чем я с тобой говорю. И это при том, что я ей ни словом не обмолвился.

– Каким же образом?

– Такая вот она у нас… угадливая. Тебе это еще предстоит изведать. Имей в виду на будущее, коли все удачно сложится: не моги от нее ничего таить, лучше сразу, ежели провинишься, не лги, не отмалчивайся, а правду-матку режь, в ножки падай и прощенья проси. Куда хуже будет, если она что-то про тебя угадает! Тогда пойдут клочки по закоулочкам, да уж поздно будет. Ладно, дай бог, все сладится полюбовно, а пока готовься картины нести в ее покои.

Императрица слабо усмехнулась. Какая она была глупенькая! Какая она была глупенькая и неопытная. И совершенно невинная.

Это теперь она знает о мужчинах, кажется, все, а тогда и в голову прийти не могло, что происходит с ее супругом.

Она и вообразить не могла, что ее супруг, великий князь Петр Федорович, страдает небольшим телесным недостатком, который можно было бы устранить минутной операцией. И после этого ему ничто не мешало бы исполнить супружеские обязанности. По странному совпадению, приблизительно в то же время таким же недостатком страдал и другой король – повелитель Франции Людовик XVI. И это доставляло немало неприятностей его жене – Марии-Антуанетте, заставляя ее проводить ночи с бесполезным и унылым супругом, а днем томно поглядывать на молодых и красивых дворян (что, между прочим, во многом определило ее трагическую судьбу!).

Конечно, и Екатерина была не без глаз. Она давно, еще до свадьбы, усвоила, что белый свет вообще и придворный круг в частности просто-таки переполнены молодыми людьми, которые в десятки и сотни раз красивее, любезнее, веселее ее мужа. И все-таки поначалу она искренне старалась быть преданной, хорошей женой. Но вскоре поняла: если она полюбит этого человека, великого князя Петра, если станет домогаться его благосклонности, привяжется к нему, то сделается несчастнейшим созданием на земле. «По характеру, каков у вас, вы пожелаете взаимности; но этот человек на вас почти не смотрит, он говорит только о куклах и обращает больше внимания на всякую другую женщину, чем на вас; вы слишком горды, чтобы поднимать шум из-за этого, следовательно, обуздывайте себя, пожалуйста, насчет нежностей к этому господину; думайте о самой себе, сударыня!» – внушала она себе.

А потом Екатерину вдруг посетила новая мысль: «Я никогда не буду любить того, кто не платит мне взаимностью!»

Сначала она испугалась этой мысли, ибо та означала, что Екатерине, быть может, придется остаться в одиночестве. А потом испугалась еще больше – потому что мысль эта означала готовность Екатерины любить иного человека, не мужа…

И Екатерина порадовалась, что пока такого человека рядом с ней нет. Уж конечно, это не красавец Андрей Чернышев. Он был мил, но прост; к тому же его выгнали из дворца только лишь за то, что Екатерина как-то разговорилась с ним, стоя в дверях своей спальни. Только потом ей стало известно, что камергер граф Девиер, который увидел это и доложил императрице, давно имел тайный приказ следить за Чернышевым. Андрей пострадал из-за своей порядочности, которой не перенес великий князь. Любитель рискованных глупых забав, он давно заметил потаенную нежность Чернышева к Екатерине и всячески подзуживал своего камердинера, чуть ли не вынуждал его подстеречь Екатерину – и… На этом месте великий князь Петр нервно потирал руки, глаза его начинали похотливо блестеть. Сначала Чернышев просто отмалчивался, поскольку знал, что господин у него с придурью. А потом не выдержал и сказал, что Екатерине Алексеевне суждено стать великой княгиней, а вовсе не госпожой Чернышевой.