Искатели приключений: откровения истории - Бенцони Жюльетта

– Да, хорошо метет метла, гражданин администратор! Но, когда уберем кого надо, ты сможешь отдохнуть. И произойдет это скоро, судя по тому как работает Комитет общественного спасения. Всех бы сюда засунуть!. – и он тоже покатился со смеху.

Мишони обернулся и увидел, как Ружевиль побледнел, он предупредил его взглядом, тогда как явно обрадованный радужной перспективой охранник похлопал шевалье по плечу и заявил:

– Да ты не разочаровывайся, гражданин Гуз, вот увидишь, заключенные совсем не такие скучные, как можно было бы предположить! Ты сделаешь открытие!..

– Да, у него нет еще привычки, – прервал его Мишони, – но скоро он ее приобретет.

– Еще бы! Здесь полно хорошеньких девочек, и если ты ходок…

Ружевиль принужден был изобразить улыбку и выдавил из себя деревянным голосом:

– Я не говорю нет, не говорю нет…

– О, я надеюсь скоро увидеть тебя расцветшим, когда ты бросишь взгляд на несколько корсажей, правда, приятель?!

– Ба! – снова включился Мишони, – я вам скажу, что юность проходит, и ты, гражданин охранник, не будешь исключением. Итак, мы можем пройти?

– Ну, конечно! И массу удовольствий тебе, гражданин Гуз! Ты нам расскажешь о своих успехах.

Очутившись в караульной, Ружевиль достал платок и вытер пот со лба. Он обладал крепкими нервами, но непристойности солдат вызвали у него приступ гнева. Это было слишком, в час, когда он пришел освободить ту, которую так долго и безнадежно любил, ту, которой навеки отдал свое сердце, выслушивать такое!

– Входите, – прошептал Мишони, – мы будем спускаться, осторожней, здесь еще калиточка…

И в самом деле: навстречу им вышел человек в красном колпаке. Он приподнял свой патриотический символ, приветствуя Мишони, который тут же начал церемонию представления.

– Откуда ты начнешь обход, гражданин администратор? Со вдовы Капетинга, как обычно? – спросил охранник.

Мишони принял торжественный вид:

– Да, конечно! Но клянусь тебе, что это не доставляет мне удовольствия. С ней никак не проходит одна штука…

– Дама! А чего же ты хотел, здесь не Трианон, тут поменьше цветочков и нежностей.

Так рассуждая, он провел их в длинный коридор со множеством дверей по обеим сторонам. Освещали его факелы на толстых цепях, подвешенные к стенам. Перед первой дверью, укрепленной намного прочнее остальных, на бочках сидели два жандарма и играли в кости. Один из них, Дюфрен, принялся отпирать многочисленные замки, а другой, Жильбер, стал докладывать Мишони о тюремных делах. Целая буря чувств поднялась в душе Ружевиля.

Дверь открылась, открыв их взорам длинную узкую комнату, освещенную только одним окном почти под самым потолком. Одна кровать, одно кресло, один стол, туалетный столик и уголок для естественных нужд – вот все убогое убранство, производившее самое тягостное впечатление. Здесь были заключены две женщины. Одна из них, юная свежая девушка, стояла у туалетного столика, где за минуту до того перебирала несколько жалких предметов, но вид той, что сидела в кресле, заставил неистово биться сердце шевалье: то была королева.

Она поднялась, когда вошли в ее камеру, а девушка, то была Розали Ламольер, племянница стражника Ришара, выскользнула, и жандармы заперли дверь.

– Я пришел, как обычно, гражданка, – начал Мишони, – посмотреть, не нуждаешься ли ты в чем-нибудь. И в то же время я привел представить тебе моего помощника, гражданина Гуза, который будет помогать мне в моем тяжком труде.

Не в состоянии промолвить ни слова, Ружевиль только поклонился. Видеть королеву в подобных обстоятельствах было для него невыносимо, ему казалось, что сердце его разрывается. Он бережно хранил восхитительные воспоминания о Версале, о кокетливой, всегда несравненно прекрасной женщине. В то время, когда он только вернулся из Америки, где служил у генерала Вашингтона, Мария-Антуанетта переживала расцвет своей красоты, ничем не омраченное счастье, вызывала восхищение, любовь, все юноши двора буквально умирали от одного ее взгляда.

Но в этой тюрьме Мария-Антуанетта была всего лишь тридцатисемилетней, уже постаревшей, женщиной с лицом серьезным, искаженным страданием и болезнью, она пыталась держаться мужественно, но глаза ее были наполнены смертельной тоской с тех пор, как у нее отняли детей. Некогда изумительно взбитые прекрасные белокурые волосы свободно лежали по плечам, завиваясь в милые локоны, но теперь они стремительно седели. От былого великолепия Мария-Антуанетта сохранила только неподражаемое величие благородной посадки головы. В черном платье, стянутом на талии плиссированной лентой, она была настоящей королевой, быть может, еще больше, чем в шелках Версаля…